принадлежит, у нее новый хозяин.
31
– Речь не о собаке идет, вы понимаете? Моя квартира – это моя
квартира, – я еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
– Я вас прекрасно понимаю.
Это такая равнодушная точка из четырех слов. Я почти ненавидел Нину
Владимировну – ее неспособность что-либо объяснить и ее абсолютную
непричастность к происходящему. Она сейчас в полном праве положить
трубку, и я останусь совершенно ни с чем. Правда, в клоповнике и с
соседями-алкоголиками, но без денег, документов, одежды, квартиры –
безо всего. Я перестану существовать.
– Валентин лично с вами свяжется, как только вернется в Москву.
Почему это не озарило мое сердце надеждой? Почему не прослышалось
слабое биение оптимизма? Ведь все складывается удачно, у меня даже
появился шанс встретиться с любимым. Что я безвозвратно утерял?
Отсутствие чего не позволяет мне если не радоваться, то хотя бы
вздохнуть с облегчением?
Это осталось в лесу, отвергнутое даже лосем.
Встреча с Валентином. Он позвонил мне утром через три дня, и мы
договорились о вечерней встрече в кафе Концертного зала им. П.И.
Чайковского. Себе на радость во время разговора я звучал вполне
надменно.
Весь день провел в эйфории. Носился по комнате, не находя себе места,
чаще обычного наведывался на кухню и отвешивал незаслуженные
комплименты соседям. Даже – о, боже! – напевал в полголоса песенки,
услышанные по радио. В общем, за несколько часов до встречи я понял,
что у меня истерика. Тогда я тут же угомонился, лег на матрас и
разрыдался в подушку без наволочки. Именно потому, что на ней не было
наволочки! Валентин не решит моих проблем. Еще в отрочестве я понял,
что мои проблемы – это мои проблемы, и как бы порой не хотелось играть
роль слабой девочки, судьба приберегла для меня совершенно иное
амплуа. Лучшее, что мог дать Валентин – это совет. Но отсутствие
наволочки – какой все-таки мощный символ – и факт, что в ближайшие
месяцы она не появится, все-таки приводили меня в ярость, и я запросто
мог разодрать лицо любому, кто осмелился бы пристать с советами.
32
В дверь постучала Вашингтон. Она что-то хотела спросить, но мои
распухшие от слез, красные глаза переменили ход ее мыслей:
– Может быть, водки?
Я тут же согласился.
Изрядно налакавшись, расписал Вашингтон все злодеяния,
