— Бей фашистов!
И началось. Пошли стенка на стенку: эвакуированные и оккупированные. Учительниц, пытавшихся разнять, как сухие листья, отмело к воротам. Только Тоня-пионервожатая нашлась: то ли ей уже приходилось бывать в таких переделках, то ли она была знатоком по психологии среднего школьного послевоенного возраста. Она выскочила на улицу и вцепилась в первого проходившего офицера:
— Дяденька… товарищ, то есть… Я вас прошу, стрельните в воздух, а то они одурели совсем!
Дяденька и стрельнул, и это возымело действие.
— Убили! — истошно заорал кто-то, и куча мала немедленно распалась: смотреть, кого именно убили. Теперь обе стороны были больше похожи друг на друга, во всяком случае, одинаково потрепаны. Синие и красные американские штаны и куртки, обвалявшись в добротной городской пыли, приобрели менее вызывающие оттенки. А одесская рвань так рванью и осталась, так что достигнуто было приблизительное равенство. И фонарей друг другу навешали примерно поровну: глаз за глаз.
Директор присутствовал на собрании, но приберёг последнее слово для себя. А раньше предоставил Мише. Алёша, с рассечённой бровью, смотрел на Мишу незаплывшим глазом: бедняга, вот и крутись теперь. Его, Алёшу, уже допросили. Он был краток:
— Ещё кто-нибудь назовет меня фашистом или этим… прихвостнем — убью, в натуре до смерти. Так и знайте.
Поэтому Пете на всякий случай слова пока не давали. Чтобы ещё чего не вышло. Потому что у директора пистолета не было.
А Миша, бес его знает, откуда, умел выступать. И ни капельки не стеснялся.
— Вы тут приехали и не знаете разницы, кто фашист, а кто нет. А я знаю разницу. Нас в гетто загнали, моей маме мертвой рот обыскивали, так я знаю. Я немца убил на Ришельевской… ну, одного, а вы сколько убили? А Петров нашел катакомбы, и у нас было подполье, мы там от немцев прятались. И Петров писал против немцев, мы такие самолетики пускали из развалки, чтобы все читали про Сталинград. Так теперь мы — фашисты? У нас с Петровым отцы на фронте, и ваши на фронте, которые не в тылу, так мы теперь в советской школе будем драться? Вот портрет товарища Сталина висит, а немцы вешали за это, если у кого найдут, так вот перед портретом Сталина скажите: мы вам товарищи или мы вам фашисты?
Алёше было совестно: как Миша говорил — получалось, будто они настоящие подпольщики, и имеют какое-то отношение к портрету Сталина. Будто они там в катакомбах молились на тот портрет или хоть держали его…что они, ненормальные? Вроде по отдельности и правда всё, что он говорит, а приплетено одно к другому что-то слишком ловко. Как в газетах пишут.
