— Тихо, Гав, тут сиди. Я сейчас.
Никого было не видать поблизости, и Света выскользнула из развалки. Она не то чтобы боялась мертвых, но проверять, мертвый человек или живой, ей ещё не приходилось. Это надо протянуть руку и дотронуться. Пощупать, бьётся ли сердце.
Но ей не пришлось. Оттуда, из черных тряпок, раздавалось тихое и монотонное:
— Ай… Ай… Ай…
Что было плохо — это что она наследила на снегу, затаскивая старуху в тот, второй подвал, под кирпичный свод. Сразу видно, что тут что-то тащили. А остренький свежий снежок сыпался вяло, еле-еле, и неизвестно было, успеет ли он до утра замести след. На всякий случай Света стащила старуху вниз по ступенькам, где уже начинались катакомбы. Худая, а какая тяжёлая! Придется тут и положить, прямо на камень: всё теплее, чем на снегу. Вот только вжикать динамкой и рассматривать, куда её прострелили, было невозможно: нужны были обе руки, чтоб размотать тряпки. Поколебавшись, Света достала из-за пазухи половинку свечи. После той перегоревшей лампочки в Алешином фонарике они никогда без запасной свечи не ходили. Мирный, жёлтенький свет сразу задрожал на каменном своде, на ступенях, оставляя только уходящему вниз коридору круглую дыру темноты. В этом свете было видно, что глаза у старухи открыты и следят за Светой. Она больше не стонала, но и не говорила ничего: смотрела, и всё. Чёрными, как два туннеля, глазами.
Свете стало не по себе:
— Бабушка, вам больно? Где вам попали? Бабушка, вы не молчите!
Старуха заворочалась и повернулась правым боком кверху:
— Больно, не бойся… Посвети сюда.
Рана показалась Свете страшной, так много было крови на старухиных кофтах и вокруг. И кровь казалась тёмной, почти чёрной в свете свечи.
Потом она часто думала: нарочно румын так стрельнул, или старуху знала специальное цыганское слово от пули? Потому что она прошла старухе под мышкой, чуть задев дряблую старческую мякоть. Всем бы такой расстрел.
Гав тоже сунул морду посмотреть, и старуха подставила подмышку, и забормотала:
— Полижи, мой ласковый, полижи, золотой.
Света затревожилась: было боязно видеть, как Гав охотно слизывал старухину кровь. Но и возражать она не решилась, и пёс лизал долго. А когда рана стала чистой — оказалось, что она не такая большая, и Света уже смело замотала старухе подмышку одним из её же платков — тем, что был посветлее и потоньше.
— Чтоб ты счастливая была всю жизнь! — поблагодарила её старуха. — Чтоб ты выросла красавица, чтоб тебя на руках носили… Попить есть?
