— Прими на хранение. Век благодарен буду.
Но Машутка, лет пятидесяти — шестидесяти, разразилась такими длинными проклятиями, что Слива на месте щербатого тут же удрал бы: «Одному то, другому то!.. Черти окаянные!..»
А щербатый дождался, когда она выдохнется, и сунул табурет со скамейкой в приоткрытую дверь.
— Последний раз, Машок. Клянусь честью старого жулика.
Женщина хлопнула дверью. Но табурет и скамейка остались у нее.
— Порядок, — заключил парень и, достав из кармана рублевку, дал ее Сливе. — На конфеты.
Слива хотел было заявить, что он не нищий, но вовремя вспомнил про конспирацию и с рублевкой в руке рассеянно уставился в спину парня.
А тот задержался у тира.
— Честь труду, Арсеньич!
— Здоров… — будто нехотя отозвался Арсеньич.
— Не пойдешь — по махонькой?
— Нет. Со вчерашнего не пью.
— Как знаешь.
— Да, — сказал Арсеньич, — Купец велел к Толстому зайти.
Слива замер, чувствуя, что подслушал наконец что-то существенное.
— Лады! — беззаботно отозвался щербатый. — Время будет — зайдем. Во! — показал он на Сливу. — Смена подрастает! Золотые ребята!..
Слива шмурыгнул носом и пошел домой. От ворот монастыря он видел, что его «учитель» направился к одному из открытых еще ларьков.
Раньше Генка ни разу не видел этого человека на базаре. Либо он редко появлялся там, либо делал это незаметно. Торгашей Генка знал всех, и знал таких, как Банник, — они толклись в очередях около магазинов и обязательно собирались где-нибудь неподалеку от вокзала к семи часам вечера, когда приходил единственный пассажирский поезд.
Генке хотелось еще раз как следует разглядеть лицо неизвестного, но до поры до времени он решил благоразумно воздержаться от этого, стараясь не выпускать из виду широкую, туго обтянутую новеньким черным бушлатом спину. Такая же новенькая, с черным верхом и с козырьком, обрезанным до нескольких миллиметров, фуражка едва держалась на круглом затылке неизвестного. Бушлат и фуражка были, видимо, куплены с рук у какого-нибудь «рэушника», потому что эмблемы отсутствовали, да и годами Генкин подопечный уже давно перерос ремесленников. Было ему лет около тридцати.
Возбуждение, что овладело Генкой в первые минуты, уже прошло, однако напряжение осталось, и Генка с утроенным вниманием подмечал каждую деталь в неизвестном: от сильной короткой шеи, которую теснил воротник бушлата, до начищенных кремом сапог «гармошкой» и слегка прихрамывающей походки (хотя это почти нельзя было разглядеть в неторопливой поступи незнакомца).
