Она исполняла заглавную партию в какой-то буйной оргии под аккомпанемент музыки напевных голосов, и танец, которым она управляла, окольцовывал громадную и ужасную фигуру, восседавшую на троне и задумчиво взиравшую сквозь зловещие испарения на происходящее, покуда бесчисленные дикие лица и силуэты теснились вокруг нее в безумном хороводе. Но тот, кого она вела за руку, на самом деле был он сам, а чудовищный образ, застывший на троне, как он также понимал, была ни кто иная как ее мать…
Видение это возникало перед его внутренним взором, обрушившись с высоты долгих, похороненных в прошлом лет, и громко взывая к нему голосом пробуждающегося воспоминания. А затем оно стало словно растворяться в дымке, и он опять увидел ясные округлые очертания глаз девушки, неотрывно глядевших на него, и она вновь превратилась в очаровательную молоденькую дочь хозяйки гостиницы, а к нему самому наконец-то вернулся дар речи.
— А вы, — трепетно прошептал он, — вы, дитя видений и колдовского воображения, как получилось, что вы очаровали меня, заставили полюбить вас еще до того как увидел?
С оттенком редкостного достоинства в каждом движении она чуть приблизилась к нему.
— Зов Прошлого, — сказала девушка и с гордостью добавила, — и потом, в реальной жизни я ведь принцесса…
— Принцесса?! — воскликнул он.
— …а моя мать — королева!
При этих словах Везин окончательно потерял голову. Восторг разрывал его сердце, повергая в неведомый доселе экстаз. Слышать этот сладостный, поющий голос, видеть эти пленительные маленькие губы, говорящие подобные вещи — все это полностью лишило его способности контролировать себя. Он заключил ее в объятия и принялся покрывать несопротивляющиеся губы бесчисленными поцелуями.
И все же, пока он делал это, объятый жарким пламенем страсти, он не мог отделаться от осознания омерзительной мягкости, порочной податливости ее тела, ощущал, что ее ответные поцелуи грязнят его душу… Когда же она наконец высвободилась и скрылась в темноте, он продолжал все также стоять, ошеломленный, прислонясь к каменной стене, содрогаясь от ужаса, пронзившего его при прикосновении ее уступчивого тела и внутренне проклиная ту слабость, которая, как он уже смутно осознавал, сулит ему неминуемую погибель.
А из тени старинных зданий, в которой она скрылась, в неподвижное молчание ночи прорвался жуткий, протяжный крик, который он поначалу принял за смех, но в котором затем с уверенностью распознал почти человеческий кошачий вопль.
