Игровая комната | страница 21

К моей сути ты подошёл удивительно близко.

Ты сказал: я — самовлюблённая эгоистка.

Большинство смотрит поверху,

на отвлекающую дребедень;

ты же видишь насквозь людей.

Сердце бьётся быстрей

в упоительном ритме вальса:

Как ты понял меня? Как сам обо всём догадался?

В самый ближний круг был немедленно занесён;

это знающий — знает всё.

Я любовью поражена — я не сплю ночами,

захожу утром в ванную — слёзы текут ручьями;

там глядит на меня из зеркала, как с холста,

совершенная красота.

Это чувство фатально —

так близко всегда от края, —

я кормлю себя с ложечки, я себя одеваю;

нервно курят в тамбуре целый (и каждый) день

«9 1/2 недель».

Не прошу о взаимности — мне ведь немного надо.

Мне достаточно просто кормить себя шоколадом;

из одежды под одеяло к себе скользнуть,

приобнять себя и уснуть.

Не от лёгкой руки, не от широкого там затылка,

не с недостатком секса и не с избытком сил.

Стихи рождются так же, как корабли в бутылках:

возьми мусор, добавь клея и потряси.

Из пластиковых пакетов, бычков и сырой земли

получаются разные странные штуки.

Иногда — корабли.

есть какая-то особая красота

в засохших розах, прошлогодних открытках,

старых чёрно-белых фотографиях,

записях голоса на кассетах

никто-не-помнит-сколько-летней давности,

записках сиюминутного значения —

«привет»

«прости»

«выздоравливай»

«после школы ко мне приходи»

это хроники происшествий,

пожелтевшие газетные вырезки

с репортажами из горячих точек;

это хроники катастроф —

«твой отец сказал мне больше не появляться

на пороге вашего дома»

«дочь, а вдруг ты выскочишь замуж»

«молоко

сыр

сметана

хлеб»

две общих тетради, исписанных

чужими стихами и песнями про свободу,

дневник в тёмно-синей обложке

(второй сгорел — наверно, в пожар).

мы выжили, но остались калеками;

есть какая-то особая радость

в том, чтобы звонить друг другу ночами

и не выбрасывать

сухие цветы.

Боги знают, в каких морях, у каких штурвалов он стоял, пока ты распускала, ткала, вышивала; получала весть — и немедленно оживала, вспоминала, как смеются и говорят. А потом — соблюдала снова манеры, меру, в общем, всё как и полагается, по Гомеру; было плохо со связью, значительно лучше — с верой, что, по правде, не разделяют людей моря.

Долетали слухи о сциллах, огромных скалах, о суровых богах, о том, как руно искал он; ты ткала и пряла, ты шила и распускала, на людей привыкала не поднимать ресниц. И узор становился сложнее и прихотливей — из-под пальцев рождался то зимний сад, то весенний ливень; зажимала нити в ладонях своих пытливых — и они становились цветами, чертами знакомых лиц.