Что касается моих инструкторов, то головы их были забиты такой мешаниной из прописных истин и социальных запретов, а перепады в их настроениях бывали столь непредсказуемы, что общение с ними меня изрядно утомляло. Объясняя принцип действия того или иного смертоносного оружия, они упорно притворялись, будто знать не знают и ведать не ведают о том, что скоро я применю его по назначению. Затем, когда лицемеры дотумкали, что все их слова, мысли и чувства, связанные с целью моего обучения, подлежат уничтожению, они напропалую принялись зубоскалить на тему смерти, причем смерти именно насильственной, и их отношение ко мне изменилось. Если поначалу они меня почти откровенно презирали, то через две недели я сделался предметом их благоговейного обожания, как будто я был жрецом, а они — участниками некоего священного жертвоприношения.
Это меня раздражало, и в свободное время я старался общаться с ними пореже. Для меня убрать Стайлера означало просто выполнить очередной заказ, а в качестве вознаграждения я сулил себе жизнь в обществе, мнившемся мне устроенным лучше, чем то, которое я оставил в прошлом.
Именно тогда я впервые засомневался, поспевает ли человечество в духовном своем развитии за техническим прогрессом и не грозит ли ему самоистребление, если вот эти парни так легко и даже охотно готовы поменять гуманистические установки на прямо противоположные.
Относительно себя я не обманывался и был настроен дожить оставшийся век таким, каким был, но инструкторов считал людьми более высокоразвитыми, они же — представители того общества, в котором мне так хотелось стать своим. Только в самом конце наших занятий мне довелось узнать, что было истинной причиной их морального перерождения.
Ханмер, самый, пожалуй, добродушный из них, как-то под вечер явился ко мне в комнату с бутылкой.
Она-то и сделала его общительным. Он уже расправился с ее предшественницей, и в лице его, обычно бесстрастном, как у манекена (в мое время были такие, с долгоиграющей пластинкой внутри), на сей раз появилось что-то человеческое, а вместо бодрой скороговорки я услышал озадаченное бормотание.
Довольно быстро выяснилось, что его мучило. Контроль над вооружением и экономические санкции в этом обществе действовали не слишком успешно. Становилось все очевиднее, что намечается некий вооруженный конфликт (на возможность возникновения какового даже в столь просвещенные времена я и намекал в одной из бесед с Полем).
