С Николаем я чувствую себя в безопасности. Также я чувствовала себя с Минором. Я знаю: что Николай меня защитит. Правда, никто еще не нападал. Но я знаю. Не потому что он так запрограммирован….
— Елика, а хочешь, я подарю тебе нового робота-пса? Ну, или робота-кота, например?
— Нет, не надо. Лучше будь со мной. Просто будь со мной. Не надо никаких роботов. Николай посмотрел мне в глаза, на его ресницах блестели слезинки.
— Буду.
Яскевич Валентин
Перед завтра (215)
Гости разошлись. Валентин Альбертович уже подумывал, как бы изобразить приступ или ещё что, но они ушли сами, догадавшись, должно быть, что нельзя чрезмерно утомлять стодвухлетнего старца.
Раб Никита закрыл входную дверь, молча принёс диагност и прицепил присоски на штатные места. Прибор пищал. Через пять минут Раб Никита отцепил датчики и, прошептав: «Всё в порядке, играйте в прятки», ушёл.
Старик, поскуливая, выбрался из кресла-каталки. Он всегда старался побольше ходить, через боль, ломоту, слабость, лень. Прошёлся по комнате, заглянул в зеркало. Внешне Валентин Альбертович выглядел неплохо, даже моложаво, лет на семьдесят от силы. Внутренне он тоже был не старше, ежедневные двухчасовые процедуры позволяли сносно тянуть время.
«Боюсь. Я не трус, но я боюсь. Жуткий Бокс, я загнал в него несколько тысяч дедов, таких же как сам. А теперь трушу уйти за ними. Чего мне, спрашивается, бояться? Я ведь помру в любой момент и так, мне сто два года, страх подумать!»
Он добрёл до стола, заваленного подарками и адресами, взял наугад, начал читать золотые буквы: «Учителю и товарищу…»
Старик вздохнул. Учителем его стали называть давно, но он не припоминал, чтобы кого-нибудь направленно учил. Он работал, у него были коллеги, они вместе делали то, что следовало, к чему они стремились. Он считал, и никогда этого не скрывал, что в большей степени учится у своих молодых сотрудников, чем учит сам. И стеснялся, когда его называли учителем.
Разумеется, он был неправ. Он создал Единую теорию, сам, давно и многие годы пытался её «пробить», но получилось, когда он совсем отчаялся и махнул на всё рукой, сказав: «Не хотите – не надо. Я знаю, мне достаточно.» Тут-то случай и подвернулся.
Заявить о себе оказалось куда проще, чем отстоять Теорию. Валентин Альбертович до сих пор с содроганием вспоминал, как лежал в съёмной квартирке на окраине Москвы, полностью деморализованный и пьяный, и думал: «Да гори вы все синим пламенем с вашей наукой!»
