Рубин Рафаэля | страница 2



Глаза Маргариты, темно-карие с золотыми искрами, были способны рассказать многое.

Эти глаза взирали на Рим с десятков великих картин и фресок, с портретов, невинных и соблазнительных. И самое скандальное, с лика Мадонны. Таким вот образом несравненный мастер посмел увековечить черты своей любовницы!

Она молчала. Слова стали ей не нужны, как только он умер. Осталась лишь великая пустота, которая владела ею даже теперь, когда хорошо одетый юноша пытался ходатайствовать за нее перед двумя монахинями.

– Прошу прощения, синьор Романо, но то, о чем вы просите, сейчас невозможно. Мы не можем ее принять.

– Но мастер Рафаэль просил об этом еще две недели назад! Я сам привозил сюда его письмо!

– Мне очень жаль, но нам напомнили о том, что не в наших правилах принимать в сестринскую общину женщину, снискавшую столь дурную славу, с тем чтобы, как было заявлено в прошении, оказывать ей защиту и покровительство. Во всяком случае, пока она не покается в своем греховном прошлом.

– Но мы уже договорились, что она поселится здесь после его смерти! И не прозвучало ни слова о том, что обязательным условием для этого будет публичное покаяние!

Аббатиса издала сиплый вздох, затем кашлянула, прикрыв рот рукой в жгутах выпуклых вен, и склонила голову набок, чтобы выслушать замечание соседки.

– Возникли возражения против ее присутствия здесь, – произнесла она чуть погодя.

– Боже, но кто может возражать против того, о чем было договорено заранее?

– Вчера меня навещал кардинал Биббиена.

Маргарита не удивилась, услышав это имя. Воспоминания, как маленькие черные птицы, зачертили крыльями перед ее глазами. Итак, пришла пора расплачиваться за грехи.

– Вы же понимаете, почему он возражает против этого, – не сдавался Джулио.

– Понимаю. Но это ничего не меняет. Кардинал очень состоятельный и могущественный человек.

– Благодаря которому синьор Рафаэль тоже не беден.

– Да, но, как вы сами только что мудро заметили, синьор Рафаэль уже мертв. И даже она не может навеки скрыться от позора, который они сами на себя навлекли.

Пока монахини обменивались непреклонными взглядами, Джулио достал из-под полы темного плаща, расшитого по краю серебряной нитью, черный бархатный кошель с золотыми флоринами. Последние десять лет Джулио провел, удовлетворяя и иногда предугадывая желания и нужды великого художника, и теперь, после его смерти, отдавал ему последние почести с той же преданностью. Широким жестом он бросил кошель на стол между двумя престарелыми монахинями.