Поручики сделали «на месте кругом» и двинулись следом. Штабс–капитан пошел сзади, лениво передвигаясь по пушистым коврам, и шаги его рождали тот самый «малиновый звон», ради которого гвардейцы заказывают себе шпоры из чистого серебра.
Грушевский выбежал из–за стола и ухватил штабс–капитана за рукав:
— Но я настаиваю… Я требую… Как вы осмелились…
Штабс–капитан Боголепов–Южин осторожно снял цепкие пальцы Грушевского, коротким движением отряхнул рукав и, подняв руку к козырьку, сказал:
— В армии приказы высшего командования не подлежат обсуждению. Но вам, лицу, занимающему столь высокий пост, — эти слова он подчеркнул, не скрывая иронии, — вам, господин председатель украинской Центральной рады, могу доложить: его высокопреосвященство, глава греко–католической церкви и митрополит отец Андрей, граф Шептицкий, является опасным крамольником — малороссийским сепаратистом–мазепинцем.
И уже покидая комнату, он бросил через плечо:
— И тешу себя надеждой, что так будет с каждым сепаратистом–мазепинцем, какой бы высокий пост он ни занимал! А лицам высокого положения будет еще хуже.
Кажется, при этом он сделал то движение пальцами поперек горла, какое обычно символизирует петлю, наброшенную палачом на шею осужденного.
Догнал остальных Боголепов–Южин уже на улице. Тут, у входа в Центральную раду, охраняемого четырьмя малолетними украинскими скаутами с желто–голубыми фестонами на левом плече, выстроились десятка два солдат комендантского патруля. Впереди и позади кареты митрополита гарцевали по четыре конных донских казака. В двух шагах от них стоял открытый автомобиль–ландо марки «рено».
Поручик Драгомирецкий, как только митрополит прошел мимо шеренги солдат и приблизился к краю тротуара, широко распахнул дверцы автомобиля:
— Прошу, ваше… преосвященство!..
И сана митрополита он толком не знал, и язык у него заплетался. Жест, которым он приглашал митрополита, вышел похожим на церемонный поклон испанского гидальго. Широкий взмах рукой заставил его снова пьяно пошатнуться.
Александр Драгомирецкий, отпрыск добропорядочного печерского лекаря, чувствовал себя после фронта в тылу как у Христа за пазухой и жил в свое удовольствие.
Но митрополит Шептицкий не обратил внимание ни на пьяного офицера, ни на роскошный автомобиль; он прошел мимо машины и направился к карете, в которой приехал. Монахини бросились открывать ему дверцу и поднимать ногу на ступеньку.
А поручик Драгомирецкий, восстановив равновесие, добыл из кармана небольшую табакерку. Захватив щепотку белого порощка, он одним духом втянул половину этой щепотки в одну ноздрю, а вторую половину — в другую.
