— От такого предложения, особенно из ваших уст, Эльза Фрицевна, трудно отказаться, но для начала давайте мы обработаем ваше предплечье, — произнес Алексей лилейным голоском.
После несложной манипуляции, мы дружно, не исключая обаятельную старушку, сели за круглый стол, покрытый белоснежной, без единого пятнышка, скатертью, на котором стояла вазочка с крекером и три запотевшие бутылки "Будвайзера".
— Откуда у вас такое замечательное пиво? — сделав глоток, спросил я.
— Единственный каприз, который я еще могу себе позволить, — ответила гостеприимная фрау.
Допив пиво и раскланявшись с Эльзой Фрицевной, мы узнали, где располагается телефон, и вышли из светлой комнаты в полумрак, наполняющий пространство коридора. Я с трудом различал окружающие предметы: шкафы, велосипеды, огромное старое корыто, висящее на стене, лыжи и где-то в глубине небоскребом высилась изразцовая голландская печь, на выступе которой стоял расколотый, доживающий, судя по всему, последние дни старый эбонитовый телефонный аппарат.
— Хорошая старушка, жалко, что мало таких осталось, — вздохнул Краснощеков.
— Я бы всю жизнь таких лечил, лишь бы у них не иссякали запасы "Будвайзера" в холодильнике. Вы как думаете, коллега? — спросил я.
Мне не удалось узнать, что думает по этому поводу Алексей, так как он, проигнорировав мой вопрос, резко развернулся в сторону оббитой оранжевым дерматином двери, из-за которой раздался душераздирающий вопль. В ту же секунду дверь с треском распахнулась и прямо на нас, с вытаращенными от ужаса глазами, выскочила абсолютно голая женщина. Не сбавляя темпа, она пулей пронеслась мимо нас в дальний конец коридора, откуда послышался грохот падающих тазов и ведер.
— Ого! Ты когда-нибудь видел, что бы люди так быстро бегали мыть руки, — воскликнул я.
— Да не руки она побежала мыть, у нее, прошу прощения, вся задница в дерьме-с, — Краснощеков, предчувствуя интересную развязку, заглянул в комнату.
Мое любопытство не позволило мне отстать от напарника.
В небольшой, типичной для таких квартир, девятиметровой комнате с одним окном, завешанным грязной занавеской, стояла покрытая несвежими серыми простынями кровать. Картину довершала фигура мужчины, лет сорока, со спущенными до колен тренировочными с ядовито-желтыми лампасами. Он стоял на четвереньках по центру ложа любви и, не обращая на нас внимания, истерически смеялся. Все его мужское достоинство, передняя часть бедер и низ живота были перепачканы экскрементами. Он так заразительно смеялся, что мы с напарником, переглянувшись, прыснули тоже.
