— Еще бутылку! Еще! Он напьется так, как никогда в жизни не напивался.
Пепе Трепа, мужчина пятидесяти семи лет, без денег и без друзей, задыхался. Он стал брыкаться. Раздался смех. Оп продолжал брыкаться.
— Как лошадь пикадора. Кляча протягивает ноги! Хватайте его за ноги!
Всем было очень смешно.
Родриго запротестовал, когда уже было поздно. Глаза тореро остекленели, вылезли из орбит, он вдруг обмяк. Его отпустили, и он упал на пол. 3олотая мансанилья смешалась с кровью Пепе. Все замолчали в изумлении и страхе, послышался только вздох, будто из мехов вышел воздух.
— Какая чепуха! — сказал Перилья.
— Не может быть! — сказал Хуап Родриго. — Так не шутят.
— Я пошел, — сказал сеньорито Альберто.
Утренний свет проникал в комнату через щели в ставнях, прокладывая себе путь сквозь табачный дым.
— Его убили, — сказал Перилья.
Рот тореро был открыт, крупные желтые, как у лошадей пикадоров, зубы оскалены.
— Не может быть, не может.
Как у лошадей пикадоров.
ПЫЛАЮЩИЙ МЕЧ (Перевод с испанского А. Старосина)
Ему казалось, что он приклеился к гуттаперчевому сиденью своего кресла; и вода в стакане была теплая, и по кабинету летал с жужжанием слепень, и полуботинки страшно жали распухшие ноги. Он опустил мадридскую газету на стол, накрыв бумаги, ждавшие его подписи и те, которые он уже подписал. Повернул голову к балкону, выходящему в поле, и посмотрел на горизонт, утопавший в светло — красном вине сумерек. Пшеница желтела как одержимая, по дороге брело стадо овец, поднимая пурпурное облако.
— Сеньор алькальд велел тебе подождать.
— И сегодня ждать?
— Каждую субботу, пока не придет зима или не наступит ненастье.
— Хоть бы до чего‑нибудь хорошего додумался…
Алькальд протянул руку к колокольчику и даже тронул его. Он чуть было не позвонил швейцару и не сказал, что бы жандарм отправлялся к дьяволу или в таверну, но подумал, что у него есть долг, что долг — самое важное для честного человека и что тот, кто находится на высокой должности и не выполняет своего долга, не заслуживает высокой должности. Стадо овец двигалось очень медленно, и облако, которое оно поднимало, становилось постепенно фиолетовым — смеркалось.
— Значит, не играть мне в домино, пока не пойдут дожди.
— Ничего не поделаешь.
— Ну и угораздило же меня…
— Не нужно сердиться.
— А он не может придумать себе другое развлечение? Просто безобразие!
— Ты у него спроси…
Когда он поднимался со стула, у него было ощущение, будто он сдирает со спины пластырь величиной с одеяло. Оп вышел на балкон. Дворики и скотные дворы превратились в черные колодцы. Побеленные фасады были цвета желчи. Четко вырисовывался бычий профиль холма. Пахло высохшим полем, жженым углем, а в роще стоял мрак — мрак, потворствующий греху. Он позвонил в колокольчик и снова уселся в кресло.
