«Думай, думай, — думаю я, — думай, черт бы тебя побрал, как бы эту обезьяну куда подальше услать… Задействуй интриги виконта де Вальмона… Эврика!»
— А посмотрите-ка, какие у меня печатки… — показываю им печатку из серебра и титана, которую мне в Валбжихе подгоняли по пальцу. Оживились:
— Супер! Где купил?
Моя, моя уже Богуська! Вот уж и моя она, рыжая Богуська, которой солнышко вредно… Тем временем Богуська моя достала из сумки обруч такой полукруглый из пластика, какие носят на голове пай-девочки в старосветских букварях, где мама мыла раму, и давай волосы со лба откидывать, пока наконец на макушке своей прекрасной головки его не закрепила и не успокоилась. Потом, у зубного, мне в руки попался какой-то затасканный журнальчик, и оказалось, что такой обруч Дэвид Бэкхем на голову нацепил, выходит, она от него это переняла…
— Лети, — говорю я черной обезьяне, — лети быстрей в Свиноустье, может, еще остались эти печатки, как раз на переправе стоял мужик и последние распродавал, так что лети, еще должны остаться, Богусе своей купи!
Но Богуська моя, к сожалению, на это:
— Что? Печатки без меня покупать? Никогда! Он же мне что похуже выберет!
И ничего мне не осталось, кроме как вежливенько отвалить, пожелав хорошего солнышка, хотя бы снисходительного к светлой Богусиной коже.
Иду я, значит, дальше, дюны становятся все менее крутыми, наверху уже не лес с блиндажами, полными дождевой воды и комаров, а скорее луга. Приклеилось ко мне какое-то старье из Старгарда (так уж тетки определяют этих мужиков и говорят не «какой-то старик», а «какое-то старье», не «сняла одного», а «сняла кое-что (или нечто)», «ничего здесь сегодня нет» или «может, нам кое-что обломится»):
— Учишься? Работаешь?
— Ну, в общем, как-то нет сегодня ничего интересного… — говорю я, чтобы он понял, что ничего у него не получится, и тогда он заискивающе:
— А мне интересно…
Я осадил его формальным тоном, его запал погас, он ретировался. Потом я миновал нескольких немцев, которых узнаю даже нагишом по маленьким, прилегающим к голове ушкам, по красивым интеллигентным лицам (без грамма сально-усато-брюхато-польской примеси типа «Лех Валенса»), по дорогим тяжелым часам. И еще по тому, что окурки они гасят и складывают в коробочку, чтобы забрать с собой и выбросить в специально предназначенном для этого месте. Я говорю им: «салю», потому что они очень культурные, очень хорошо умеют говорить по-английски, потому что с ними можно потрепаться о литературе и экологии. Одного только с ними нельзя делать, потому что есть у них в глазах какая-то аптекарская взвешенность, какая-то бухгалтерия, а телк
