— Да — да, сеньор, сейчас скажу, что было дальше. Дайте передохнуть чуток, потому что, как дойдет до… сразу голос хрипнет… и… Ну ладно, значит, как я уже сказал, я не на гулянку шел, время было не такое — гулянки разводить, если только не зацепило тебя и не повело еще с вечера. Я шел себе и шел на работу, на прокладку нового шоссе. Я там уж пять месяцев работал, с самого лета, когда вели его через Алонгос. Я это уже сказал, и все это знают, и незачем повторять. Я прилично зарабатываю: день — другой — и шесть реалов. Бью щебенку с утра до вечера. Работа — что ж, бывает и похуже, я не жалуюсь… Домишко, где живет моя зазноба с тех пор, как ушла из дома Монфортины из‑за ребенка, достался ей от родителей, да к нему было еще земли несколько полосок вокруг — она их продала, когда стала зарабатывать на жизнь в доме свиданий. Стоит он по ту сторону Маринья- мансы, так что мне приходится выходить затемно, чтобы быть в семь утра в Эрведело, где, как вы правильно говорите, и есть стройка. Я там работаю около моста — его сейчас ставят полным ходом, чтобы мог проехать депутат, который, сказывают, приедет в будущем месяце по случаю выборов… Накормила она меня, моя бедняжка, чесночным супом, так, что у меня как огнем полыхало вот здесь, в печенках, с вашего позволения, а тут вылез я на утренний холод, и прохватило меня всего, как будто кроме супчика у меня ппчего горячего в теле и не было, спаси господи от такого наказания. Морозило всю ночь, грязь в колеях затвердела, и по лужам, что оставались после вчерашнего дождя, можно было топать прямиком, потому что они были как из толстого стекла. Трава на обочине сверкала от изморози, как будто свет аж из‑под земли пробивался, а так‑то еще совсем темно было.
Я иду, а ноги у меня в водяных мозолях — ну, прямо на всех суставах, можете себе представить, — и боль зверская каждый раз, как налетаю своими башмаками на бугры на дороге. В конце концов пришлось идти по траве, потому что хотя она тоже затвердела, но все же была не такая каменная, как эта мерзлая грязь. И ладно бы только ноги, так еще и Балаболка утром дала маху: наперчила суп так, что вышел один голый перец, и в животе у меня такое творилось, что каждую минуту я будто из огпя — да в полымя… И вот со всем этим, да при том еще, что и ночью пришлось потрудиться, иду я на работу, а настроение у меня паршивое, и уж не терпится встретить какую‑нибудь открытую забегаловку и принять пару стаканов белого сухого, потому что я, может быть, и такой — сякой, но все же пе как некоторые, у кого весь завтрак — полдюжины косушек, стопок то есть, нашей местной самогонки.
