Из кухни доносился стук вилок. Мать накрывала на стол, и в доме пахло капустой.
Обе лапищи Амбруаза, землекопа — бретонца, были разделены на участки, словно план, приложенный к кадастру. Черные борозды, которые невозможно было отмыть, делили ладони на треугольники и квадраты разных оттенков. Раскрытые ладони были похожи на мутные стекла в свинцовых переплетах. Пожатие руки Амбруаза напоминало ласковое прикосновение шершавого кошачьего языка.
Жако на заводе оторвало машиной указательный палец. Когда по субботам он надевал кожаные перчатки, пустой палец болтался посреди ладони, и это мешало. Жако стал было набивать палец газетной бумагой. Но потом бросил: он был врагом всякой слабости.
А вот Жюльен лишился двух пальцев на правой руке — безымянного и мизинца, — их отдавило прессом. И казалось, здороваясь с ним, что пожимаешь маленькую, неестественно длинную, детскую ручонку. Такое вот ощущение испытываешь в темноте на лестнице, когда под ногами вдруг недостает ступеньки. Жюльен безошибочно угадывал это чувство и сразу же отдергивал руку.
Ребятам так хотелось, чтобы руки у них были белые, гладкие. Но тут уж никакие меры не помогали: ни старания, ни мыло, ни уход. Ладони оставались жесткими, точно деревянные.
И когда по воскресеньям парни надевали выходной костюм, их руки чувствовали себя неловко, как бедняки, попавшие в богатую гостиную.
А руки девушек, для того и созданные, чтобы быть нежными, изящными? Черные, заскорузлые, они напоминали диких зверьков, застигнутых зимними холодами. Слишком короткие ногти загибались внутрь, словно хотели помешать пальцам вырасти, удлиниться.
Когда парень танцевал с девушкой, придерживая свою партнершу правой рукой за спину, под его пальцами шелестел шелк ее блузки, но как только он сжимал другой рукой руку девушки, загрубевшая кожа касалась такой же загрубевшей кожи, и оба улыбались друг другу, довольные, что трудовая неделя осталась позади.
* * *
Жизнь начинается в субботу. В году всего пятьдесят два таких оазиса.
С полудня субботы до раннего утра понедельника они, наконец, могут быть самими собой, и это хорошо. Целый мир принадлежит им. Мир, который они создали от начала до конца. По своим собственным планам. И его закон стал их законом.
На танцульках — девушки, приятели и аккордеон. А потом драка — хочется дать разрядку нервам, наносить удары, сорвать хоть на ком‑нибудь накопившуюся злобу. Парни танцуют, пьют и дерутся. Героизм и рыцарские чувства подчиняются капризному ритму танца. На все существуют свои правила: как угостить сигаретой, как заказать вина, как пригласить девушку одним лишь движением плеч и как затем обнять ее. Тут начинается искусная любовная игра девушек и парней. Их предки уже давно все изобрели, но они жаждут нового, неизведанного. Танцуя, парень прижимается щекой к щеке девушки, дышит ей в ухо, прядь волос падает на глаза, рука сползает на талию. Целый шифрованный код, вроде азбуки Морзе. Каждый понимает, куда клонит другой. Когда у людей за спиной двадцать веков сознательной жизни, не скажешь, что они только вчерЪ. родились на свет. Каждый наметил черту, до которой может идти, и никогда ее не преступает. Столько поколений пережевывали эту жвачку, что теперь все кажется несколько пресным.
