В комнате у Панкрата был свинарник. Скорее, это можно было назвать свинотекой или свиной библиотекой, потому что везде: на полу, на столе, под кроватью в беспорядке валялись книги. На обложках всех книг было написано: «Смерть труду! Панкрат Бакунин». На стене висел вытертый ковер с нарисованной посредине тачанкой, окруженной арабской надписью.
«Располагайся», – сказал Панкрат. Он развернул сверток и принялся глодать кости. Кости, надо сказать, были хорошие, Абраша даже проглотил слюну, а собаки со слезами на глазах следили за Панкратом, ловя малейшее его движение.
Когда кости стали похожи на фарфор, он уверенно выбил мозг, высосал остатки сока и только тогда бросил их собакам.
Он явно не спешил переходить к делу. Медленно закурил сигарету, улегся на топчан и мечтательно произнес: «Эх, Абраша, погоди еще, и не станет нечестивого. Посмотришь, и нет его, а землю унаследуют кроткие и насладятся множеством мира». В какой-то момент, Панкрат напомнил Абраше покойного дядю Соломона.
«Панкрат Филимонович, а как же насчет ниток», – начал он осторожно. «Вон там в углу ищи, материалист хренов», – ответил Панкрат.
Абраша долго копался в куче хлама. Среди пустых бутылок, старых сапог, книг и тряпок он нашел только одну катушку, да и то наполовину смотанную.
«Здесь только одна катушка», – сказал он удивленно. «А ты что же, Гомель, думаешь у меня здесь Пассаж? Бери что есть, учись довольствоваться малым. Гони пять франков».
«Вы меня не поняли, Панкрат Филимоныч, – извиняясь, начал Абраша, – мне много надо, для артели. Люди без работы сидят».
«Что же ты мне, Абраша, голову морочишь, – сказал Панкрат сердито, – ну да ладно, черт с тобой, за это я тебе свою поэму прочту». Абраше было неудобно отказываться, и он присел на стул.
«Что же ты на книги садишься, Гомель», – язвительно сказал Панкрат и начал читать поэму.
Абраша был не очень силен в современной поэзии, но ему показалось, что Панкрат сочиняет на ходу, это плохо укладывалось в Абрашины понятия о поэмах.
Он запомнил несколько строк.
«Дее старухи на базаре по-французски говорят.
Доху рику хари фирн поросенку хрен салят.
У попа была кобыла, он ее люлю бибил
Доху рику хари фцри морду палкою разбил».
Поэма была длинная, между четверостишиями Панкрат делал паузы. Они с каждым слогом все удлинялись. Панкрат читал все тише и тише и, наконец, совсем стих. Было слышно, как борзые скользили клыками по фарфору костей. Неожиданно Панкрат захрапел. Здесь Абраша посмотрел на часы – было половина пятого и он решил уйти по-английски. Он вышел на улицу. Солнце стояло еще довольно высоко, но Шагала в кафе уже не было, и Абраша пошел к нему в студию. На этот раз он внимательно заглядывал во все лавки. «Доху, рику, хари, фири», – крутилось у него в голове, но ниток нигде не было. Он даже сделал лишний круг, но и там его постигла неудача. «Вот тебе и Париж, доку рику», –думал он, поднимаясь по лестнице к Марику.
