И наоборот, некоторые вещи он помнил против собственной воли.
Например, девочку, которая прыгала через скакалку во дворе на противоположной стороне улицы, напевая испорченную версию стишка, который был популярен в пору его детства: «Гамбургер, котле-та, а еще картош-ка, кока-кола и коктейль, и пирога немнож-ко!»
Слепой поморщился, когда скакалка хлестнула по земле, невольно сжался, не сразу поняв почему. Поначалу он подумал: возможно, из-за того, что песок хлестал его, когда он пересекал пустыню, и шипел как змея — а змея похожа на скакалку, живую скакалку, она струится меж пальцев, как нейлон, и с легким шелестом касается травы. Скакалка, в свою очередь, похожа на плеть, и совершенно естественно для человека вздрогнуть от свиста плети, даже если его никогда не били. Слепого однажды били, хотя и не плетью, — очень давно, с тех пор он стал намного старше, и не верилось, что это хоть как-то связано с нынешней реакцией.
А в чем же тогда дело? Внезапно он понял: дело в девочке, которая жила на другом конце квартала, когда он был маленьким.
Ее звали Мэри Элизабет. Слепой слушал, как она прыгает через скакалку с подругами в тупике, который служил маленьким обитателям квартала игровой площадкой.
— Почему ты слепой? — спрашивали другие дети. — Эй, почему ты слепой?
Они делали ударение на «слепой» и, конечно, дразнились. Мальчик знал, что они будут приставать, как бы он ни ответил, а потому молчал.
Но Мэри Элизабет никогда об этом не спрашивала — ни разу.
Слепому было всего восемь или девять лет, но он влюбился — не только потому, что она не дразнила его. Ему нравился и голос Мэри Элизабет, и то, как одна ее сандалия — только одна — шлепала по пятке на ходу, и запах кокосового масла, которым пахло, когда она прыгала через скакалку и потела.
Однажды — сам не зная почему — он набрался смелости и сказал ей об этом. Он пил теплую колу из термоса, который дала ему мать, ощущая вкус ржавого металла пополам с газировкой, и держал в руках крышечку. Когда девочка прошла мимо, с друзьями, слепой позвал:
— Мэри Элизабет!
Но, прежде чем он успел сказать «Я люблю тебя», как намеревался, она перебила:
— Вот, держи.
Сначала он ощутил тяжесть монетки, упавшей в крышечку термоса, а только потом услышал звяк. Другие дети засмеялись, но Мэри Элизабет велела им замолчать.
— Это не смешно, ребята. Оставьте бедняжку в покое.
«Бедняжка» — вот как она его назвала.
Он, наверное, разозлился на Мэри Элизабет или так расстроился, что ударился в слезы. Такой уж он был ребенок. Он мог бы влюбиться еще сильнее, оттого что она его защищала, с него бы сталось. Но он просто стоял там, смущенный, и чувствовал, как храбрость уходит, а девочки достали скакалки и принялись распевать: «Гамбургер, котле-та, вкусная картош-ка, кока-кола, молоко и пирога немнож-ко!»
