А. Стреляный явно не понимает, что писатель, претендующий на подлинную высоту — то есть, в конце концов, на всемирное значение своих творений, — должен или, вернее, не может не осознавать свою страну, свою Родину как абсолютную ценность и как центр, как сердце целого мира. Если же сам писатель или его страна, так сказать, не «созрели» до этого, литература просто не может подняться до высшего своего уровня.
Я избрал своего рода девизом этой статьи отмеченное духом величия (не побоюсь столь ответственного слова!) стихотворение Марцелиюса Мартинайтиса «Ночь у Жемантийца[3] Кукутиса» — стихотворение, в котором Литва предстает как трагическое сердце мира, мира во всей полноте его пространства и времени. Да, эта столь малая Литва поэтически утверждена как центр всей мировой трагедии — и без такой основы творческого сознания рождение истинного Поэта невозможно…
Как-то В. Сарнов не очень продуманно написал, что, мол, Осип Мандельштам, оказавшись в 1934 году в ссылке, «страшно перестроился» и поверил в величие судеб русского народа, что и привело его как поэта к печальным последствиям (см. «Огонек», № 47, 1988).
Однако еще за двадцать лет до своей ссылки Осип Мандельштам писал, что «русский народ единственный в Европе не имеет потребности в законченных, освященных формах бытия» и вносит в европейский мир «необходимости» высшую «нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный. Эта свобода стоит величия, застывшего в архитектурных формах, она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры». Без этой закваски русского мессианства поэзия Осипа Мандельштама безусловно немыслима, и только штампованное сознание, тупо ищущее везде жупел «мессианского национализма», не видит этого.
Те, кто сегодня поносит Россию, — прямые наследники певцов Беломорканала, представители — воспользуюсь появившимся на страницах «ЛГ» словечком — «тухляндской литературы» (употребивший сие словечко, конечно, не хотел обозначать им себе подобных; но здесь совершенно уместно напомнить евангельское «ты сказал»). «Тухляндцы» пытаются, допустим, цепляться за Пастернака, но ведь он справедливо сказал о своей творческой цели в 1959 году, на пороге смерти:
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей…
И последнее. Стреляный много наговорил об «имперской» сущности России. Но его суждения не выдерживают никакой критики, поскольку все они исходят из совершенно несостоятельного положения, согласно которому на свете будто бы есть «имперские» по самой своей природе нации. К таковым, по его мнению, принадлежат русские и немцы.
