— В чем дело? Почему молчишь? Защитил проект или нет? — строго спросил он.
— Не волнуйтесь… Проект я защитил… на хорошо… — с нарочитым безразличием ответил Максим.
Из груди матери вырвался облегченный вздох:
— Максенька, как я рада!.
Она поставила на стол тарелку, обняла сына, поцеловала несколько раз в щеки.
Максим ощутил сладковатый запах пудры — мать все еще молодилась: пудрилась и даже подкрашивала губы.
— Ты как будто не рад? — спросил Гордей Петрович, крепко, по-мужски пожимая руку сыну.
Максим пожал плечами:
— Особенно хвалиться нечем, папа. Там были и отличники.
— Ну, уж тут вини только себя, — заметил Страхов.
Его грубоватость, манера высказываться прямо, а иногда и резко, его крепкая грузная фигура, крупная голова, густые, невпрочес, седеющие волосы, всегда строгое лицо с глубокими морщинами казались Максиму неизменными, как нечто раз навсегда данное, существующее в семье незыблемо и вечно. Максим испытывал к отцу уважение, граничащее с преклонением.
Совсем другое, противоположное, чувство, вызывала в нем мать — чувство легкого пренебрежения и жалости. Он знал: мать любила его до беспамятства, прощала ему многие шалости, баловала, становилась безвольной, когда дело касалось иногда не совсем благовидного его поведения.
— И тебе не обидно, что кто-то защитил лучше тебя? — спросил отец.
— Немножко, папа, — ответил Максим и покраснел.
— Что? Здорово плавал на экзаменах?
— Не очень.
— Не всем же быть отличниками, — вмешалась Валентина Марковна.
С несвойственной для ее расплывшейся фигуры живостью она взяла со стола заранее подготовленную объемистую коробку, перевязанную крест-накрест голубой лентой, поднесла молодому инженеру:
— Это тебе, сыночек, в честь успешного окончания.
Максим, все еще жуя, взял коробку:
— Ну зачем ты, мамочка?
Он потянулся к ней, легонько прикоснулся губами к ее дряблой щеке.
Страхов насмешливо следил за нехитрой семейной сценой.
— Мне, когда я окончил финансово-экономический, никто ломаной полушки не преподнес, — словно упрекая кого-то, сказал он. — Мы по четвертушке хлеба в то время получали, жмыхом да воблой питались… И учились… И работали…
— То было одно время, сейчас — другое, — с нескрываемым пристрастием к сыну возразила мать.
— Папа, ты же знаешь нашу маму, — снисходительно заметил Максим.
— Ладно-ладно. Счастливчики… Все теперь для вас уготовано. — Гордей Петрович насупился. Помолчав, продолжал: — Институт ты закончил, теперь можно подумать и о работе. Скоро, наверное, будут распределять кого куда. Путевку в зубы и — айда! Не так ли?
