Потом я не раз заезжал к нему в Дом студента. Что-то тянуло к этому колючему надменному очкарику. Зависть? Сострадание? Чувство родства? Он жил в одиночке, мой друг, в зоне «Б» — так музыкально назывались студенческие общаги МГУ. Дверь в его комнату и внешняя дверь блока всегда были заперты — он старательно экранировался от внешнего мира. Он удивительно много работал. Он казался совсем недоступным.
Второй виток нашей дружбы начинался в 1969 году. Мы оба окончили университет, оба были рано женаты. Шварцман учился в престижнейшей московской аспирантуре. Я поселился в курортном городке у моря.
Виктор приехал неожиданно и не один. С ним была Нина — наша землячка, одноклассница Вики, привлекательная, чуть экзальтированная молодая женщина. Была середина лета. Утром следующего дня я уезжал, а эту ночь мы всю до рассвета бродили по пляжам, купались с пирсов, острили; казалось, мы все влюблены друг в друга. Я не узнавал Вику. Он не сводил с Нины восторженных глаз. Смеялся самым дурацким моим шуткам, восхищался моим глубокомыслием. Мы читали стихи и пытались угадывать имена деревьев. Я понял, как он беззащитен.
Потом мы встречались все чаще и чаще. После окончания аспирантуры Вика поселился в строящейся обсерватории, в горах, звал и меня туда. Наша дружба набирала вес, объем, число измерений, а для Шварцмана это непременно означало рост взаимодействия. Его тетрадки (да и мои!) полны записями типа «Учить Борю...» — и далее длинный список, или «Учиться у Бори...» и далее снова список. Я не был здесь исключением; такого рода записи — или даже специальные тетради, или целые папки — заводились для всех сколько-нибудь существенных партнеров. А какие идеи там содержались! В одной из разработок мне предлагалось притвориться, а лучше на самом деле стать чудиком, свихнувшимся на астрономии; прилагалась программа; сохранилась моя версия этой программы. В другой планировалось наше совместное (многомесячное? многолетнее?) странствование по стране, причем, в этом путешествии Вике выделялась роль «ученика и слуги» (он так и подписывал некоторое время свои бумаги), а мне некоего Буддийского мэтра.
Впрочем, эти бумаги относятся к более позднему времени, когда на смену естественному озорству молодых, полных энергии парней, при шло ощущение усталости, растерянности, распада. Тогда же, в начале семидесятых, жизнь Вики вдруг круто переменилась. Распалась семья, Нина уехала в Харьков. Мы часто встречались, проводили вместе немало времени, подолгу беседовали — но Шварцман никогда не рассказывал мне о том, что значила для него эта первая в жизни драма. Сегодня я убежден, что он так и не сумел пережить ее, что она терзала pro всю оставшуюся жизнь, наслаиваясь, усугубляясь...
