Он по-прежнему так и стоял позади. Оттого ли, но кожу покалывало, от шеи и к спине, словно тысячью мелких иголочек; и Розмари разрывалась на части между надеждой «коснись, коснись меня снова, Пелл» — чтобы только отвергнуть его притязания с чистой совестью; и мольбой «нет, нет, только не касайся меня опять, Пелл» — чтобы только не развернуться и не рухнуть в его объятия. Сердце учащённо заходилось в бешеных ударах. Рискнув, Розмари осторожно бросила взгляд назад, оборотясь через плечо; но мужчина больше даже не глядел на неё. Взамен он пристально поедал глазами вершину холма.
— Кто-то идёт? — спросила она, проследя за взглядом, — как раз вовремя, чтобы заметить, как скрывается из виду огонёк фонаря.
— Нет, просто проходили мимо, — ответил он. Потом внезапно отрывисто объявил: — Я мог бы сходить в город к вечеру.
Развернувшись, он двинулся обратно, к коттеджу. Розмари с радостью приветствовала его отступление; но этот торопливый отход немало удивлял. Наверняка, Пелл счёл её чересчур омерзительной. Странно было другое: неприятие его всё ещё до боли жалило Розмари. Нет. Не странно. Глупо, что он по-прежнему настолько заботит мысли. Он, Пелл, бросивший их с малышом, уже три года как бросивший на произвол судьбы. Как, как она могла позволить себе тосковать, так страстно желая вновь его… общества, пускай даже за страстью этой крылся, как твердила женщина сама себе, шанс отплатить ему той же болью, что он причинил ей? Она думала, будто с тех пор изрядно поумнела, чтобы попасться на ту же удочку.
Женщина отжала как следует несчастные тряпки и повесила сушиться. Близился вечер. Останется ли Пелл в доме или уберётся-таки в город? Задавшись этим вопросом, она вдруг поняла, что с ужасом предвкушает ещё одну ночь, взаперти, рядом с Пеллом. Да, она могла бы стерпеть кое-как, — верь Розмари, что эта ночь уж точно станет последней. Жгучая смесь чувств, поселившихся в душе: гнева, терзающего сердце, пополам с нуждою в муже, в мужчине, мучающей тело, — кромсала женщину на части. Она бы скорее возлегла спать с безвестным бродячим менестрелем, чем снова взяла в постель презренного изменника, пускай и знакомого не один день. Вспоминай — ни с чем схоже его тело, а кто он есть на деле, посоветовала Розмари сама себе. Защити себя и своё дитя.
Потихоньку, медля, она пробралась назад, в дом. Тарелки так и были разбросаны по столу, как Пелл соизволил оставить их. Очаг был весь измазан жирными брызгами, пятнами сажи и золой. Повсюду, куда ни глянь, отмечалась печать присутствия чужака, словно как у кота, метящего территорию лужами и царапинами, подавая знак, на что претендует. Сам же Пелл развалился, полулёжа, с ногами, на кровати (в углу рта блестело жирное пятно от сытного обеда). Рядом же, на простынях, обнаружился и Гилльям, играющий с пригоршней перьев, оставшихся с петушиного хвоста. Беспорядочно смятая постель, перепачканные тарелки, обшареный и разграбленый буфет… медля, она напомнила себе, что, говоря начистоту, с уходом Пелла убавилось и работы на её плечах. Меньше грязной одежды, требующей стирки, меньше беспорядочного хлама, взывающего к приборке. Она не хотела возворачиваться обратно, к прежней жизни. С Пеллом или без Пелла, ласкающего её по ночам; она не хотела жить с ним, бегать за ним, прибираться за ним — и безропотно повиноваться каждому его приказу. Откашлявшись и прочистив горло, Розмари постаралась говорить словно бы мимоходом, случайно, по мере уборки по комнате.
