Помог вечный выручала, мой друг Фэнарь.
— А вы положите на клавиши монетки, — посоветовал он.
И на глазах обалдевшей Эльфриды Пакуль Громила сходу взял две октавы.
— Лист! — вопила обалдевшая учительница, — две октавы брал только Ференц Лист!
Фэнарь передвинул монету чуть дальше — и Громила спокойно взял три.
Тогда-то с Эльфридой и случился первый нервный припадок. Даже наш физик не мог объяснить феномен Громилы.
— Я думаю, что мы стоим на пороге открытия века, — философски говорил он. — Очевидно, деньги подогревают Громилу, а, как известно, тела при нагревании расширяются…
Директриса утверждала, что у Громилы вообще не пальцы, а щупальцы капитализма.
— Мы что-то недоглядели, — печально говорила директриса, — у нашего советского школьника отрасли щупальцы.
Литератор Бейрад закатывал глаза и возводил руки к небу.
— Растиньяк, — патетично произносил он, — почитайте Бальзака — и вы все поймете.
Яснее других, как мне казалось, загадку Громилы объяснял математик Пузыня.
— Что вы хотите, — пожимал он плечами, — квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов…
Итак, монеты падали на сырую землю подворотни. Как бы близко они не падали друг от друга — я никогда не дотягивался. Как бы далеко не лежали одна от другой — Громила, дотягивался всегда. Он оком полководца оглядывал лежащие монеты, как бы оценивая ситуацию.
— Да, — говорил он, — тебе, Породистый, повезло. Ты будешь жевать пирожки — а я не пойду на свой любимый «Зенит»… Ну, тянись. Отдаю тебе право первой ночи.
Зачем мне нужно было это право? Все равно я никогда не выигрывал. Я начинал вытягивать свои пальцы.
Громила с улыбкой наблюдал за мной.
— Не тяни грабки, — наконец, говорил он, — протянешь ножки. А ну-ка, уступи старшим.
И тут начинался целый ритуал. Он расставлял ноги, набирал полную грудь воздуха, наклонялся, и из его рваных штанов всегда проглядывала белая задница. Затем он упирал большой палец с грязным ногтем в одну монету, а безымянный с таким же ногтем впивался в другую, где бы она ни находилась.
— Опп! — говорил он, весь красный, и монеты исчезали в его широченных штанах, а сам Громила вместе с пальцами возвращался в прежнее состояние. — Ставь еще, Породистый. У меня такое чувство, что сейчас тебе подфартит.
История повторялась. Мы играли до тех пор, пока все мои деньги не перекочевывали в его карманы.
— Ах, огурчики мои, помидорчики, — напевал Громила, подбрасывая выигранные монеты, — Сталин Кирова убил в коридорчике…
