Шепшелович не верил своим ушам, он щипал себя за ягодицы, думая, что спит.
— Повтори! — прошептал он.
— Сегодня, — повторил Левитан, — остановилось сердце великого вождя и…
На кровати заревели, и Шепшелович понял, что это не сон! От охватившей его радости он рассмеялся.
— Горе-то какое, — сказали на кровати, — как же мы теперь жить то будем, Василий?
— Хорошо, — сказал из-под кровати Шепшелович, — отлично.
На кровати заплакали еще сильнее.
— Василий, — сказала женщина, — у меня от горя галлюцинации… Ты слышал — кто-то сказал «отлично».
— Сегодня, — повторял Левитан, — остановилось…
Шепшелович зааплодировал.
— Ур-ра! — завопил он. — Ур-ра!
— Галина, — сказал Василий, — у меня тоже галлюцинации. Я свихнулся от горя…
И они заплакали еще жарче. Шепшелович хохотал, на кровати ревели, и он понял, что всегда существуют два мира: один на кровати, другой — под.
Он вытер слезы радости, вдохнул воздуха и вышел из-под кровати. На кровати сидело два голых некрасивых человека, обезумевших от страха. У них были не только заплаканные лица, но и заплаканные тела. Слезы текли даже по жопе.
При виде Шепшеловича они окаменели и стали похожи на известную скульптуру «Подпольщики».
— В-вы о-откуда? — наконец выдавил Василий.
— Из Ленинграда, — ответил Шепшелович и снял телефонную трубку.
— Алло, телеграф? Примите приветственную телеграмму: «Дорогой товарищ Сталин! Желаю вам здоровья, радости и долгих лет жизни…» Тут, видимо, его перебили.
— Что? — недовольно сказал Шепшелович. — Умер?! Не говорите глупостей — товарищ Сталин бессмертен. Как несгораемый шкаф. Записывайте текст!..
— Ну, и что было потом? — часто спрашивают Шепшеловича.
— Потом? Потом они выполнили мое давнее пожелание. Они вынесли товарища Сталина из Мавзолея и сожгли. Я заметил — когда очень хочешь — желания сбываются. Мне нечего было уже делать в той стране — мечта моя сбылась. И я уехал. Теперь я живу вне трещины, на здоровой земле. Мне хорошо. Я ощущаю это всем своим существом. Я живу на удивительной земле, где текут молоко и мед, но опять под кроватью.
— Как?! В Иерусалиме?!
— Почему бы и нет?
— Вы кому-то снова пожелали сгореть?
— Зачем? Когда мы приехали, нам предложили отдельный караван под Бер-Шевой или малюсенькую комнатку в Иерусалиме. И я сказал:
— В Иерусалиме. Я люблю домашнюю кровать.
— Но там можно поставить только одну, а вас — трое.
— А 18 месяцев? — спросил я. — Вы забываете про 18 месяцев.
Они ни черта не поняли…
… На кровати спят жена с дочкой, я — под, рядом с подзорной трубой, которую мы так и не продали. Иногда, звездными ночами я смотрю в иерусалимское небо и думаю: может, там жизнь прекрасна. Может, там живут мудрецы, не такие идиоты, как мы. Нет, нет, Тора права — лучше встретить медведицу, лишенную детей, чем глупого с его глупостью…
