Я удивился: от Калинкиных двориков до Яблонца считалось пятнадцать верст…
Старые маленькие часы, шипя и как-то захлебываясь, пробили четыре.
«Шесть часов под вьюгой», – подумал я и полез на печь.
Скоро вошел и Яков с новыми спутниками. Их было двое – старик и мальчик. Лошадей поставили под дровяной навес около сторожки. Пришел и сторож, отставной солдат-преображенец, хромой и седой, но еще свежий старик. Он объяснил, что Григорий разбудил его в два часа, рассказал в чем дело, и он сейчас же отправился звонить в колокол, по опыту зная, какое это хорошее пособие для заблудившихся в степи во время вьюги.
Все обошлось благополучно. Никто из нас даже и носа не обморозил, вероятно благодаря тому, что с самых двориков дул талый, полуденный ветер и стало опять морозить уж недалеко от Яблонца.
Измученный впечатлениями адской ночи и пригретый теплой печью, я задремал…
Спал я немного: сдержанный говор разбудил меня. Я открыл глаза. Керосиновая лампочка без стекла коптила потолок, разливая темно-багровый, мигающий свет. Часы проворно тикали; где-то мурлыкала кошка; кто-то пронзительно храпел…
Говор слышался с палатей.
– Стало быть, ты, таперича, ходоком будешь от обчествa? – задавал вопрос сиплый баритон, очевидно принадлежавший сторожу.
– Ходок, ходок, братик ты мой, это ты верно… – отвечал ему добродушнейший голос с какой-то тягучей, плавной интонацией.
– Куда ж ты, таперича, примерно сказать, бредешь?
– А бреду я, братик ты мой, в Томскую, – для осмотра, значит…
– Это, к примеру, насчет новых местов?
– Да, да. Мир препоручил на мою волю: осмотреть, разузнать: как земли, как что…
– Вы что ж, стало быть, целым селом норовите туда?
– Что ж поделаешь… – вздохнул ходок, – уж больно житья не стало… Никаких волей тебе нетути… Так и порешили – идти всем миром…
– Велико ваше село-то?
– Да душ около пятисот наберется.
Сторож глубокомысленно засвистал.
– Кто же вас пустит-то?
– Как не пустить… Ты сам посуди, братик ты мой, теперь вот почитай все село без хлебушка сидит… В кажинной избе хворый, либо два… На погост то и знай таскают… А с чего? – с голодухи… Подати еще за первую половину, за осеннюю, не внесёны, а тут уж за другую гонят… Что ж… поневоле уйдешь куда глаза глядят, не токмa в Томскую…
– Ведь они у всех одни – вол-то!.. А вот мы терпим… Хошь тяжело, кто об этом говорит, а все живем…
– Земельки-то у вас побольше, братик ты мой…
– Какое уж там!.. В одном поле сороковая, а в двух по тридцатке…
