Чухвостиков угрюмо молчал, от времени до времени недовольно оглядывая прудок.
– У Чумакова кобеля овчарного отравили-с, – брюзгливо, а отчасти даже и пренебрежительно произнес он, не поворачивая ко мне головы, и затем чуть слышно прошептал: – Эка ведь играет-то, эка плескается!..
– Не слыхать, кто? – полюбопытствовал я.
– Ванька Архипов, из Крутоярья, – задумчиво обозревая окрестности, ответил Андрей Захарыч, и вдруг опять оживленно, всем корпусом повернулся ко мне.
– Вентеря есть у вас?
Мне просто горько сделалось. Я даже не решился сразу ответить… А между тем Андрей Захарыч не унимался: он уж порывисто вставал с кресел. Лицо его просветлело, и в суровых до того глазах засверкали ласковые искорки…
– С вечера ежели поставить-с, – чрезвычайно возбужденным голосом начал он, – а обaпол полночи…
– Да нету вентерей-то! – тоскливо отозвался я.
Андрей Захарыч опешил; он даже не нашелся, что сказать, – так сильна была у него уверенность в непременном существовании вентерей на моем хуторе. Лицо его окуталось мраком, глаза спрятались под сдвинутыми бровями…
– А верши? – каким-то упавшим и даже почему-то мгновенно осипшим голосом спросил он.
Я уж было, с решимостью отчаяния, собирался ответить ему, что и вершей нет, как вдруг совершенно неожиданно у балкона появился Михайло. Он застенчиво мял в руках шапку и бросал заискивающие взоры на Андрея Захарыча. Впрочем, отпечаток несомненного внутреннего довольства чем-то ясно был виден на его как бы смущенном лице. Я был отчасти рад, что он подошел к балкону в такую критическую для меня минуту, но вместе с тем и очень неприятно удивился, потому что предполагал, что он уже в Березовке.
– Ты чего же это не едешь-то до сих пор? – спросил я.
– Да я вот насчет рыбы все, – переминаясь с ноги на ногу, ответил Михайло, опять-таки умильно взглядывая на Андрея Захарыча, который при одном упоминовении рыбы вдруг весь распрямился и трепетно приподнял брови.
– Ну? – торопил я Михайлу.
– Ну, ну? – нетерпеливо любопытствовал Чухвостиков.
– Тут мужичок у нас ночует, – Сигней.
– Какой Сигней?
– Калинкинский. Он ноне-то не допахал, – ну, так и ночует…
– Зови, зови его, чего ж ты! – ужасно загорячился Андрей Захарыч, поспешно вскакивая с кресла и яростно поддергивая панталоны. Но Михайло, не обращая ни малейшего внимания на его горячность, тем же ровным и чрезвычайно вразумительным голосом продолжал:
– Еще сын у ево, у Сигнея-то, Митрофан… Митрофаном звать… И только он, Митрофан-то, в Лущеватку уехал, за палицей… Палица-то сломалась у них… Пообедамши уехал…
