— А ты, часом, не примкнул к социал-демократам, а, Бюднер?
— Да пошел ты со своими специаль-камарадами! Я и есть я, а Станислаус будет Станислаусом, и стекло тоже будет жрать!
— А ты не знаешь, кого зовут Вильгельмом?
— В календаре этого имени нет.
И чиновник волей-неволей вынужден был записать в книгу: «…ребенок по имени Станислаус…»
Прощальное приветствие Густава осталось без внимания.
…С крестинами решено было обождать. Бюджет, куда денешься!
Недели через две пастор тихо и торжественно постучался в двери Бюднеров. Густав с намыленным для бритья лицом сидел перед потресканным фамильным зеркалом. Пастор в начищенных до блеска кожаных туфлях ступил в кухню. Лена выронила из рук эмалированную детскую кружечку с портретом кайзера Вильгельма. Эмаль откололась. У кайзера Вильгельма больше не было торчащих усов, а только большая открытая пасть. Пастор потеребил воротник своей черной рясы. Потом сунул толстый указательный палец в белый стоячий воротничок, пропуская таким образом свежий воздух к своей взволнованной груди. Лицо было багрово-красным, ни дать ни взять краснокочанная капуста в черной шляпе. Посланец небес плюхнулся на кухонный стул, чуть не угодив своим священным задом в корыто.
— Ми… Мир вам и благословение Господне!
Густав вытер рукой намыленную щеку и выбросил пену в окно. Лена сняла передник, перевернула на другую сторону и снова повязала.
— Лена, это ты была портнихой в замке?
— Я, господин пастор.
— Давненько же мы не виделись, дитя мое.
— Все дела, дела. Семеро детей, господин пастор.
— Господь благословил вас. Семеро детей, говоришь, моя божья овечка Лена? А я их всех крестил или одного кто-то другой? Сдается мне, я крестил шестерых всего лишь.
— Ваша правда, господин пастор, седьмой только народился.
Пастор посмотрел на Густава:
— А ты кто такой, сын мой?
— Это мой муж, господин пастор.
Лена сунула в плиту сухое полено, дважды украденное полено, чтобы сварить кофе. Пастор не сводил глаз с Густава:
— Сын мой, дай мне руку!
Густав выполнил, что было велено. Пастор глянул на Лену, стоящую на коленях перед плитою.
— Он что, язычник, твой муж? Я никогда его не вижу в церкви.
— Он не язычник, господин пастор.
— А сколько твоему младшенькому, дочь моя Лена?
— Две недели и один день.
— И как он будет зваться?
— Он будет зваться Станислаус, господин пастор.
— Станислаус? Мало того что ему уже две недели, а он до сих пор не крещенный, так еще и Станислаус!
— Это имя есть в календаре. — В голосе Густава прозвучала угроза.
