Любимую дай мне сегодня ночью!
Река — вино!
Бог Пта — ее тростник,
Растений водяных листы — богиня Сехмет,
Бутоны их — богиня Иарит, бог Нефертум — цветок.
Блистая красотой, ликует Золотая,
И на земле светло.
Вдали Мемфис,
Как чаша с померанцами, поставлен
Рукою бога.
Он поднял глаза и улыбнулся.
— Тебе нравится моя песня, Ренисенб?
— А что это такое?
— Это любовная песня, которую поют в Мемфисе. И не спуская с нее глаз, тихо повторил:
В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:
~Любимую дай мне сегодня ночью!
Лицо Ренисенб залилось краской. Она вбежала в дом, едва не столкнувшись с Нофрет.
— Почему ты так спешишь, Ренисенб? В голосе Нофрет звучало раздражение. Ренисенб удивленно взглянула на нее. Нофрет не улыбалась. Лицо ее было мрачно-напряженным, руки стиснуты в кулаки.
— Извини, Нофрет, я тебя не разглядела. Здесь, в доме, темно, когда входишь со света.
— Да, здесь темно… — Нофрет секунду помолчала. — Куда приятнее побыть на галерее и послушать, как Камени поет. Он ведь хорошо поет, правда?
— Да. Да, конечно.
— Но ты не стала слушать. Камени будет огорчен.
Щеки у Ренисенб снова зарделись. Ей было неуютно под холодным, насмешливым взглядом Нофрет.
— Тебе не нравятся любовные песни, Ренисенб?
— А тебя интересует, что мне нравится, а что нет, Нофрет?
— Ага, значит, у кошечки есть коготки?
— Что ты хочешь этим сказать?
Нофрет рассмеялась.
— Оказывается, ты не такая дурочка, какой кажешься, Ренисенб. Как по-твоему, Камени красивый, да? Что ж, это его обрадует, не сомневаюсь.
— По-моему, ты ведешь себя гнусно, — разозлилась Ренисенб.
Она пробежала мимо Нофрет в глубь дома, слыша позади ее язвительный смех. Но он не заглушил в ее памяти голос Камени и звуки песни, которую он пел, не сводя глаз с ее лица…
3
В ту ночь Ренисенб приснился сон.
Они с Хеем плыли в ладье усопших в Царство мертвых. Хей стоял на носу ладьи — ей был виден только его затылок. Когда забрезжил рассвет, Хей повернул голову, и Ренисенб увидела, что это не Хей, а Камени. И в ту же минуту нос лодки превратился в голову извивающейся змеи. «Ведь это живая змея, кобра, — подумала Ренисенб, — та самая, что выползает из-под гробницы, чтобы пожирать души усопших». Ренисенб окаменела от страха. А потом голова змеи оказалась головой женщины с лицом Нофрет, и Ренисенб проснулась с криком:
— Нофрет! Нофрет!
Она вовсе не кричала, все это ей приснилось. Она лежала неподвижно, сердце ее билось, подтверждая, что все увиденное — лишь сон. И Ренисенб вдруг подумала: «Вот что бормотал Себек, когда убивал змею: „Нофрет… Нофрет…“
