бегом в Кореньки!» - рассуждал Леснинский. Хотя так можно было не
торопиться: было еще только семь часов, а часть пути, хоть и небольшую, он
уже прошел.
Так, в раздумьях, на скорости около шести незаметно пролетела и еще
одна часть дороги – до гастронома. Леснинский вошел в просторный холл,
заполненный народом, покупающим себе маленькие радости к вечернему
чаю. С потолка метра на два вниз спускалась огромная хрустальная люстра.
Невероятно, но за столько лет Леснинский ни разу не уходил так далеко по
проспекту и не был в этом магазине. В две стороны уходили разные отделы.
Леснинский, ни на секунду не задумавшись, повернул налево. Как будто ему
кто-то подсказывал, что идти надо именно туда. Интуиция, которая не
подводила его еще никогда, не обманула его и в этот раз: он попал именно в
тот отдел, который был ему нужен.
«Интересно, почему это поганое печенье за три восемьдесят
называется «Аннет»? Кто решил назвать его в честь девушки моей мечты?
Вообще, почему мне снова все напоминает о ней? А ведь, быть может, я
никогда ее уже не увижу… Или увижу, но только во сне». Леснинский секунд
на пятнадцать как будто отключился, оказался в каком-то странном
состоянии, как будто иной реальности, которая возникает, когда полностью
погружаешься в мысли и не замечаешь ничего вокруг. Когда пребываешь в
этом состоянии, кажется, что время вообще не идет, а когда возвращаешься
из него, кажется, что прошла уже вечность. Леснинский поймал себя на
мысли, что уже очень долго стоит напротив стеллажа с продуктами и тупо
смотрит в пачку с печеньем.
Порыскав еще немного в правой части магазина, Леснинский
отправился на кассы и, расставшись с небольшой суммой денег, вышел на
улицу. Теперь надо перейти, и налево, налево, налево… С трудом перейдя
проспект, по которому мчались машины, противно гудя, как будто обзывая
ругательскими словами пешеходов, переходящих по «зебре», Леснинский
очутился на небольшой улице. Улица была довольно мрачной и унылой. По
обеим сторонам тянулись невзрачные, серые и темно-коричневые трех-,
четырехэтажные дома, на тротуарах народу почти не было, в отличие от
шумного проспекта… Грустно. Но вскоре грусть ушла, и появилось
раздражение. Точнее, грусть и раздражение объединились, превратившись
в досаду. За все время, пока Леснинский шел по этой улице, его успели
