— Тяжко ребятам! — с горечью рассказывал тот о положении по ту сторону бухты. — Вплавь кто пустился, немногие добрались. По ним немцы из пулеметов и минометов чешут. Одно осталось: зарылись братки в песок, позасели в камнях, гробят гадов до смерти. Хотят до темноты дотянуть, а тогда легче переплыть.
— Лишь бы продержались! — от чистого сердца пожелал Кирюша. — На сейнерах вывезем.
— Куда там сейнера! — усомнился боец. — Линкору и то не подойти. Изрешетят, паразиты!
— А сейнера подойдут, будь спокоен! — заверил подросток и, не дослушав бойца, заторопился в гору.
Путь через Владимирскую горку пролегал мимо Краснофлотского сада и старинного собора, окруженных, как все, что уцелело от бомбежек, поверженными и рассыпавшимися стенами. Повсюду среди развалин лежали трупы жителей, убитых осколками бомб или расстрелянных фашистскими летчиками с бреющего полета.
Кирюша ползком взобрался на вершину горки, ничком притаился за выступом стены и, улучив момент, когда два патрулирующих над горкой «мессершмитта» разминулись, кинулся к саду, подталкиваемый бешеными ударами сердца.
Началась игра в прятки со смертью.
Он прыгнул через решетку в гущу кустов на бульваре за несколько секунд до того, как вражеские самолеты легли на обратный курс и пронеслись над пустынной аллеей. Тогда он сломя голову промчался по дорожке и, еле переводя дыхание, прислонился к стволу каштанового дерева на краю сада.
Шапка листвы накрыла подростка, однако дерево торчало чересчур одиноко. Оно могло уберечь маленького моториста от жары, но не от пуль.
Тяжело дыша, Кирюша наблюдал за «мессершмиттами» и непрерывно перекочевывал с места на место, укрываясь то по одну сторону ствола, то по другую. Это в самом деле напоминало детскую игру в прятки, только в ней принимали участие два непримиримых игрока: жизнь и смерть.
Он ходил вокруг дерева, точно прикованный к нему невидимой цепью, и, озираясь, не замечал панорамы, которая открывалась с вершины Владимирской горки.
Неоглядный простор, окрашенный в три цвета с неисчислимыми оттенками, раскинулся на все стороны от подножья Владимирской горки до горизонта: от Херсонесского маяка до Черной речки, от Сапун-горы до Братского кладбища, от мыса Айя до устья реки Бельбек; бурые, в желтых отмелях и коричневых террасах берега; синие извилины бухт и заливчиков; зеленые купы садов, хуторов и рощ. И посреди этого раздолья, покрытый развалинами, гнездился Севастополь.
Изредка вдоль закопченных пожарами стен пробирались люди и вдруг бесследно исчезали в замаскированных щелях на склонах Владимирской горки. И снова город был пустынен.
