Бумагам порою цены не имелось. Их следовало хватать, как говорил на производственных совещаниях руководитель практики Константин Петрович Семенов, в жену которого Севастьянов тайно влюбился. Торгпред возражал. Он отмечал, что следует помнить о микробе буржуазного разложения, и в период, когда империализм вступает в загнивающую стадию, а кругом торжествуют идеалы социализма и национально-демократического пробуждения, брать такие бумаги адекватно покупке навоза по цене бриллиантов.
Семенов не спорил. Как и Васильев много лет спустя. Но однажды купил именно бриллиант по цене навоза, а не наоборот. В переулке неподалеку от Запретного города, в нетопленой ювелирной лавке, промерзшей под студеным декабрьским ветром с Гоби. На втором этаже, в жилой половине, сухой старик в меховом халате и стеганых штанах, разворошив одежду в сундуке, вытянул лакированную коробочку. Семенов смотрел на камень так, будто собирался немедленно прикончить всех вокруг, не исключая китайца с пергаментным лицом и Севастьянова. Потом Севастьянов встречал бухгалтеров, для которых смертельной пыткой оборачивался любой посторонний взгляд на наличность. Будто от этого она уменьшится.
Семенов кивнул Севастьянову, чтобы принес из машины два чемодана тогдашних китайских денег, которые торгпредство не знало куда пристроить... За бриллиант пришла благодарность из Москвы.
— Вот видите, как я прав... Сколько валюты дали родине, — сказал торгпред.
Семенов умер потом, кажется, в Америке за рабочим столом.
Вот и Васильев теперь умер...
В кооперативной квартире в Беляево-Богородском, которое он ненавидел за безликость, Севастьянов минут двадцать дремал в горячей ванне. Черный или темный костюм решил не надевать. Теперь он сам как Васильев. Что же носить траур по самому себе? «Грехи» Васильева отныне на нем одном. Выбрал твидовый пиджак, голубую сорочку и черный вязаный галстук.
В полдень Севастьянов вошел в приемную генерального директора объединения. Секретарша оказалась новая. Волосы стянуты в тугой пучок. С сухих пальцев съезжали массивные серебряные кольца, маятником мелькала на тонкой цепочке бирюзовая брошь. Склонившись, она раздраженно ворошила пачку документов. Бросила все на стол, схватила трубку, набрала номер и быстро заговорила:
— Ребров! Рабочие не появились. Я же просила вынести кресла... Ну кто держит в приемной кресла? Что же, выходит, у нас ждать заставляют?
Бросила трубку.
— Вам не назначали, у меня не записано... Я справлюсь и позвоню, зачем ждать? Вы ведь есть в телефонном списке, товарищ Севастьянов?
