Венеции привычно услаждать нас,
Вуалью древности своей глаза нам закрывая,
И сквозь вуаль тумана самой за нами наблюдать,
Восторги все предвосхищая.
А вот и столб, и лев, и книга вместе с ними,
И, приподняв личину истории из забытья,
Их обхожу из суеверия кругом я.
И каждый шаг, здесь сделанный, начнется вздохом,
А кончится он выдохом любви,
И в тысячах влюбленных отзовется,
Сцепляя их ладони и проникая в сцепленные рты.
И в том кафе, что «Флориан» зовется,
Я встречу назначаю с тем, с кем я по книгам
Свела свое знакомство, – единожды зовет себя
Он Казановой, а чувствует – в стократ.
И вот уж абрис дерзкий касается венецианских
Тех зеркал, и отражение лица его пленяет,
Но, а само лицо – узор из удовольствий – меня
ввергает
В стыд и, все движения его предупреждая,
Свою накидку подбираю и опускаю взгляд.
«О, белла, белла», – уж шепчут губы, неистовость
свою
В моей неистовости подтвердить хотят и, обжигая
Руку в поцелуе, последний лед и топят, и крушат.
И, в поцелуе замирая, глаза свои я открываю и…
Вижу странные глаза, морщинок сети избороздили
уж
Лицо его, уста мои – немы – теряются в вопросах
И путают года.
О, грезы, как мог венецианец этот мне показаться
Тем, кого так страстно я ждала, и покорить
обманом
Любви своей меня?
А он встает, мое недоумение заметив, и
продолжает
Путь свой, и вот уж в отражении зеркал я вижу
Абрис времени и… те ж горящие глаза,
И я кричу ему вдогонку: «Постой же, Казанова,
узнала я тебя!»
О, время, тебе подвластны лица наши, ну, а любовь
в сердцах
Не в силах покорить ты – любовь не знает времени
и мер,
И Казанова наш тому пример.
И песню сладкую Венеции пою я, и вторят ей
влюбленных голоса:
Любить, любить, любить,
Любить, как любят Казанову, – через века, через
года,
Стареют города и лица, любовь же не стареет
никогда.
