Лета заплакала, голос ее повысился.
– Я мечтала приехать однажды на стойбище с сыном и положить его на руки отцу и тем самым вернуть маме уважение.
Во сне Аня беспокойно задвигалась. Ева обняла девочку, стала утешать, разделяя ее горе, но сама почувствовала ту же боль и разозлилась: проклятие, какие глупости.
Лете передалось настроение свекрови, и она тоже, встретив ее взгляд, разозлилась: все это глупости. Здесь, у Каина и Евы, взгляды совсем другие, здесь уважаема и та, что родила дочь. Каин почитает лишь одного человека: свою мать. И когда Лета говорила с ним о сыне, которого собиралась родить, он рассмеялся и сказал: «Лучше девочку, как ты».
Лета смотрела на тонкое лицо матери, шептала:
– Было бы легче перенести скорбь, если бы я знала, что она была счастлива.
Ева продолжала держать Лету в своих объятиях.
– Важно не счастье, теперь ты это знаешь. Важно отвечать самому за себя.
Еве казалось, что сказала она самоочевидное, но слова эти действительно принесли утешение. Девочка кивнула, выпрямилась.
– Маме не в чем раскаиваться, – сказала она. – У нее хватало и времени, и забот, и песен, и сказок для всех на стойбище.
Но мысленно Ева была уже где-то далеко, ощупью и с удивлением она блуждала вокруг нового для себя открытия: у девочки нет страха перед смертью. А что думала она сама еще вчера вечером: нет, не боялась, только печалилась.
И вдруг нашла взаимосвязь: нет страха там, где есть скорбь. Страх и любовь несовместимы. Они исключают друг друга.
Неужели это правда? Неужели, когда любишь, ничего не боишься, даже смерти?
Нам кажется, что мы боимся за своих детей из любви к ним, что от любви возникает беспокойство. Но может быть, беспокойство возникает из-за опасения потери чего-то? Мы боимся не за другого, а за себя? Боимся собственной боли…
Аня должна умереть. А что будет с их любовью к ней?…
И Ева подумала об Авеле. Но ей больше не удавалось вызвать в себе его образ ни когда он был маленьким, ни когда его руки обнимали ее шею. Даже когда он, уже совсем юноша, ходил здесь по полям всего полтора года назад. И этого она не видела ясно своим внутренним зрением.
Но чувство, что мальчик уже мертв, оставалось, накатывалось изнутри, цельное и неизменное.
Ощущение это было таким сильным, что Ева должна была отправиться к яблоням. Прижавшись лбом к стволу самой крупной из них, она вновь попыталась вызвать разговор:
– Где же искать мне помощи?
– В жизни без страха и стен.
– А что же защитит саму жизнь?
