Ширится движение. Но приметил Роберт Никодимович, что старая дворничиха барахлон дефицитный пастырю-конкуренту, отцу Семигоеву в храм таскает, и убедил толику от православия отрывать и на его истинную новую веру жертвовать. Помогло. Стал ткань заповедную между сектантами распространять – все же джинсе замена. С того и жил. Не так чтоб, конечно, не лучше, чем мы с вами, но и не хуже. Куда ж? А тут как-то через сектантку и лично приближенную свою Оксанку Шуриковну набрел на родителя ее – Шурика Ивановича, товарища Апельсинченко. Тут уж полный сбыт пошел. Только неси! Пошивочный ветеран тоннами брал. Секта росла, джинсоизм процветал, несогласие ширилось. Бурлила жизнь! И вот на тебе. Все загремело, ухнуло и в пропасть рухнуло. И как это?
Стараясь понять, перебравший с вечера Роберт Никодимович стоял, тряся головой, перед сбивчиво объяснявшей происшедшее дворничихой.
– Робик, Робичек, – нежно позвала из соседней комнаты новая прихожанка, небезуспешно пытавшаяся вытеснить из сердца вождя секты недавно отбывшую с мужем Оксанку Шуриковну. Под неофиткой призывно заскрипела двуспальная иноческая кровать. Пяткой босой ноги апостол несогласия захлопнул дверь, ведущую в келью, и опять уставился на что-то бубнившую Елизавету Егорьевну.
– Да пойми ты, бабка, нельзя мне до этого дела даже касаться. Несогласник ведь я, нетакомыслящий. – Вот, вот, – согласно заторопилась старушка.
– Никак не мыслящие мы КУДА, а только сгинула она, Фабрика. Ой, сгинула, отец родной! – И она потянулась сухонькими ручонками к вздрогнувшему животу старца.
Перед все еще несколько затуманенным взором Роберта Никодимовича бойко пронеслись на память заученные параграфы и статьи Великой Книги Бытия, которые он, несмотря на несогласие, очень не хотел нарушать. И решение созрело моментально.
– Иди, бабка, – определил он единоверке. – Иди!
– Куда ж идти-то, касатик? – забеспокоилась Егорьевна, не находя опоры и во второй, запасной вере.
– Куда? «Туда, где за морем сияет гора…», – вспомнилось Роберту Никодимовичу из основательно забытого, но такого милого и безопасного школьного детства. Но вслух он порекомендовал дворнику Власьевой абсолютно другое направление. Причем, даже привыкшая ко многому за годы общения с пионерами Матюковымн трех поколений дворничиха на минуту растерялась.
– Да-да, именно, – и подтягивая на бедрах сползавший символ веры, отшельник поволок одну из вернейших своих последовательниц и основу благосостояния секты к выходу из скита. Через полминуты, несколько припадая на правую ногу, пострадавшую от соприкосновения с твердой верой и несогласием старушки Власьевой, теперь уже навсегда порвавшей с ядом сектанства, он вернулся в келью, где с нетерпением ждала очередного обряда смирения души коечная неофитка.
