— Ну, хорошо, — отчего же вы не бежали, если могли уходить так далеко один, без всякой охраны? — очень удивилась Серафима Петровна.
— С чем же и как бежать? Без сапог, без денег, без поддельного паспорта? Так далеко не убежишь… А потом я бежал, конечно, когда получил деньги. Но тут началась война, и, конечно, ринулся я в антивоенную работу… А уж за это во время войны — хорошо еще, что присужден был только к каторге!.. Могли бы подарить и столыпинский галстук.
— Зато уж теперь можете вы не бояться ареста!
— И свободно вести антивоенную пропаганду? — улыбнулся Даутов.
— Но ведь революция уже совершилась!
— Однако война продолжается или нет?
— Ну, если и продолжается, то как-то уж очень вяло.
— Как бы она вяло ни продолжалась, но продолжается… Конечно, мы ведем энергичнейшую пропаганду на фронте, и фронт почти уже развалился, солдаты бегут домой, но нужно, чтобы не почти, а совсем он развалился, это раз, а во-вторых, надо, чтобы революцию…
— Углубить? — подсказала она быстро.
— Да, из буржуазной сделать социалистической… Буржуазная, такая, как теперь, нужна буржуазии, а не нам с вами!.. Да, и не вам тоже, потому что вы не владелица, скажем, пяти тысяч десятин чернозема или угольной шахты, не попадья, не купчиха, не генеральша… Зачем вам такая революция, как теперь? Вы — учительница, значит, принадлежите к трудовой интеллигенции, значит, ваши интересы и мои — одни и те же, — я тоже из трудящихся интеллигентов… Кажется, ясно, что, чего добиваюсь я, того же должны желать и вы.
Даутов смотрел на Серафиму Петровну теперь не улыбаясь. Она спросила:
— Чего же желаете вы?
— Диктатуры пролетариата!.. Диктатуры трудящихся, которым война не нужна, которых война истребляет, как теперь, миллионами… вот чего мы желаем! Мы желаем и еще очень многого, но этого, чтобы не было больше войны, — этого прежде всего!
— Я никогда не интересовалась партиями и вообще политикой, — сказала она, вдруг покраснев, — но я догадываюсь теперь, кто вы такой!.. Вы — большевик?
— А вам страшно? — улыбнулся Даутов.
— Нет… Мне что же… Хотя я и слышала, что большевики за то, чтобы отобрать всякое вообще имущество, но у меня ведь одна только Таня… Надеюсь, ее вы у меня не отберете?
— Не надейтесь: если плохо будете ее воспитывать, отберем! — с виду серьезно ответил Даутов, но добавил, улыбнувшись светло: — Однако она у вас очень славный малый — значит, вы ее воспитываете хорошо. Но на время отобрать ее у вас вы мне позволите?
