Не прощаясь, он выбрался из комнаты, едва не стукнувшись головой о притолоку. «Ларионов Александр Александрович, бард», – прочитала Милица Андреевна первый из многочисленных титулов, которыми была плотно заполнена визитка. Вообще-то она представляла бардов иначе. Неважно. Если уж она добралась до этого ужасного дома, не удостоенного даже номера, то у нее есть дело более срочное. Тем более что Вадим в таком состоянии – это ей даже на руку.
Милица Андреевна подошла к двери, закрыла ее и попыталась накинуть крючок, но после удара кулака барда он оторвался и висел на погнутом шурупе. Оглянувшись в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, Милица Андреевна разочарованно поджала губы и поставила под дверь собственную сумку. Открыть дверь она, конечно, не помешает, но если кто-нибудь захочет приоткрыть и заглянуть, то ему придется, по крайней мере, отодвинуть сумку. А она боялась, что кто-то застанет ее за неблаговидным делом, которым собиралась заняться.
У Веры все валилось из рук. Порезав палец и разбив чашку, она решила, что на сегодня с нее достаточно. Бросив недочищенный картофель, Вера ушла из кухни и уселась в кресло с книгой. Честное слово, она ненавидела выходные. И машина, как назло, сломалась, а то бы они с папой еще вчера уехали на дачу. Но полтора часа в переполненной электричке и сорок минут пешком по лесу – такие подвиги отцу не под силу. Удивительно, что он еще умудряется делать в саду мужскую работу – что-то прибить, поправить, починить. И постоянно рисует свои любимые цветы: первые нарциссы, потом ромашки, пионы, астры, гладиолусы. Вера думала об отце с нежностью и восхищением. Она не была уверена, что сама на его месте смогла бы сохранить такой же доброжелательный интерес к жизни и горячее желание в ней участвовать. В последнее время ее вообще ничто не интересовало и не задевало, люди и события проходили мимо, как в немом кино с плохим изображением.
Вера боялась сознаться даже себе самой, что, появись сейчас Вадим, и мир немедленно обрел бы звучание, засиял бы привычными красками. И, как ни ужасно это звучит, она бы все, все ему простила. Нашла бы оправдание его поступку, поверила бы в любую, даже самую очевидную ложь, лишь бы она давала возможность выбраться из этого вязкого болота на твердую почву – и продолжать жить, а не балансировать между сном и явью. Как вот сейчас, например: бог знает сколько времени она уже сидит, глядя перед собой, а книгу даже не открыла.
