От его голоса завозились и другие, стали потягиваться и ворчать.
– Почему у вас тут все зеленое, я давно хотела спросить? – зевая и растирая щеки руками, протянула сильно накрашенная брюнетка. – Просто ужас какой-то, из-за этого у меня ужасный цвет лица.
Единственная дама в компании джентльменов, наверное, ждала от них галантного опровержения своих опасений, но – увы.
– Гы-ы! У нас у всех, блин, ужасный, – захохотал парень в спортивном костюме. – И не от этого… как ты там сказал?
– Грига, Эдварда Грига, – поспешно ответил пианист.
– Ну, короче, не от этого, дорогуша, а сама знаешь от чего! – закончил парень, иронически рассматривая брюнетку.
Дама обиженно отвернулась.
– Зеленый цвет используется при лечении нервных болезней, – сообщил пианист. – Он помогает больному… то есть человеку контролировать свои поступки. Вот поэтому и зеленое…
– Слушай, – прервал его парень, – а в эти погремушки, как их? Будем стучать?
– Маракасы, – терпеливо поправил пианист. – Будем. Композитор Равель. «Болеро». Отрывок.
Зеленые люди, оживившись, разобрали лежавшие на столике с оливкового цвета столешницей маракасы и приготовились аккомпанировать.
«Болеро» в отличие от «Лирических пьес» Грига воспринималось гораздо живее.
– Послушайте… Как вас? Вадим… можно без отчества? – Окончательно проснувшаяся брюнетка блестела глазками и была полна энтузиазма. – А отчего вы все классику играете? Нет, я помню, нам объясняли, но ведь сколько можно – который день уже. Ведь не все же любят классику. А вот вы, например, романс можете сыграть? Нет?
– Могу, – смутился пианист. – Конечно, отчего же…
– Ну так давайте! – И брюнетка, не дожидаясь его согласия, затянула неожиданно низким голосом, пересев на спинку соседнего кресла и кокетливо поглядывая на сидевшего в нем двухметрового мрачного дядьку, который, казалось, и говорить-то не умеет: – Гляа-адя на луч пурпурна-ава зака-ата, ста-аяли вы на берегу-у Невы-ы…
– Вы руку жали мне-е, промчался без возвра-ата тот сладкий миг, его забы-ыли вы! – неожиданно подхватил детина, и в его крохотных темных глазках промелькнул оттенок смысла.
– Зачем же так любить меня кляли-ись вы?! – наддала брюнетка и отчаянно замахала пианисту, мол, давай, чего сидишь, как пень. – Ба-аясь суда, ба-аясь людской ма-алвы…
Остальные тоже посмотрели укоризненно – у людей душа поет, а ты подыграть не можешь? И пианист, тяжело вздохнув, положил руки на клавиатуру.
Допели, отдышались. Брюнетка смотрела на верзилу влюбленными глазами.
