— Что же будет, — с усмешкой сказал Эдвард, — когда газ всюду будет заменен электричеством?
— Они найдут какое-нибудь другое средство!
— Я не разделяю вашего мнения о значении электричества в будущем, — заявил Дэвид.
Он сделал попытку прочесть лекцию на эту тему, одновременно и научную, и социальную, но Эдвард поспешно остановил его признанием, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции. Дэвид презрительно скривился.
Гуджен принес кофе в салон. Он двигался медленнее, чем обычно. Это казалось ему необходимым в доме, где траур.
— Кстати, Гуджен, — обратилась к нему леди Эндкателл, — эти яйца… я забыла их промаркировать, как обычно. Не проследите ли вы за тем, чтобы на них карандашом написали сегодняшнюю дату.
Гуджен поклонился и почтительно ответил, что все уже сделано.
— Замечательный малый. У нас вообще все слуги очень хорошие, — щебетала Люси, — и мне их искренне жаль. Целый день здесь торчали полицейские. Интересно, они все еще здесь?
— Полицейские? — спросила Мидж.
Генриетта остановилась и смотрела на дом. Ее взор скользил вдоль рядов окон. Потом она повернулась к лесу.
Эдвард спросил себя, о чем она думает.
— Не лучше ли вернуться? — обратился он к ней — Вы простудитесь!
Она покачала головой.
— Нет, я дойду до пруда.
— Я провожу вас! — он сделал шаг к ней.
— Нет, Эдвард… Я хочу побыть одна со своим мертвецом…
— Генриетта! — воскликнул он. — Неужели вы не понимаете, как я страдаю?
— Вы? — довольно резко спросила она. — Вы страдаете от того, что Джон умер?
— Я страдаю за вас. Вам сейчас очень тяжело…
— Я — сильная, Эдвард. Я все вынесу. Речь идет о вас. Я думаю, что сейчас вы должны быть рады. Вы ведь не любили Джона.
Эдвард пробормотал:
— У нас просто было мало общего.
— Как благородно вы выражаетесь. А ведь между вами было кое-что общее. Вы оба меня любили. Только это вас не сближало, наоборот…
Из-за облака вышла луна. Она осветила мрачное лицо Генриетты. Для него она всегда оставалась той девушкой, которую он знал в Айнсвике — веселой, молодой, смешливой. Женщина же, стоявшая перед Эдвардом, показалась ему совершенно чужой. Она смотрела на него холодно и враждебно.
— Генриетта, дорогая, поверьте, что искренне сочувствую вашему горю!
— Разве это горе?
Казалось, что этот вопрос она задает не ему, а себе самой. Генриетта тихо продолжала:
— Все произошло так внезапно, так стремительно. Он был здесь совершенно живой, и вдруг — его нет, он мертв! Все кончено!.. Больше ничего нет… Пустота.. Ничто… А мы тут продолжаем поглощать карамельный крем, разговариваем… Делаем вид, что живы… А Джон, который был самым живым среди нас, Джон — умер! Я не перестаю повторять: умер… умер… умер… Это как заунывный звук там-тама где-то в джунглях… Умер., умер… умер…
