Много позже историки, стараясь соблюсти объективность, не смогут унять свое перо, предрекая неминуемое:
«Несомненно, месть – своего рода справедливость, но подумайте, как это дико! О, безумие санкюлотизма, безумие бездны, вырвавшейся наружу в тряпье и грязи... Те, кто добивался, чтобы другие жрали траву, будут жрать ее сами – не так ли это все будет?..»
* * *
Революция революцией, но... Люди вопреки тяжелейшим временам упорно пытались связать воедино разорванную на части нить жизни.
Когда читаешь о Париже времен Дантона и Робеспьера, то будто видишь пустынный город, где холодный ветер шелестит наклеенной на стены угрюмых домов бумагой с разного рода пропагандистской трескотней, где редкие прохожие, встречаясь, втягивают голову в плечи и смотрят себе под ноги, где уже не услышишь ни детского смеха, ни болтовни хорошеньких женщин – словом, ничего из того, что составляет благословенную повседневность.
И все же хроники тех лет свидетельствуют: люди, сами того не понимая, делали героические усилия, чтобы сохранить остатки мирной жизни. Невероятно, но в Париже продолжали работать более двух десятков театров. В городе голодно, холодно, но занавес исправно поднимался – и отнюдь не перед пустующим залом.
Количество танцевальных помещений, где люди не только двигались под музыку, но знакомились и влюблялись, никто, конечно, не считал. Но они все же были, продолжали выступать в роли свах и сводников, невзирая на лозунг, ставший уже привычным для парижской жизни: «La mort sans phrases. Смерть без разговоров!»
И каждый день для одних означал конец суетным земным трудам, а другим сулил начало той сказочной поры, когда всеобщее сумасшествие, кровь, грязь, жестокость, страсть к изничтожению человека человеком окажутся дурным сном, который вот-вот развеется. Самым главным событием становится свидание, назначенное под сенью башни Сен-Жак или в каком другом месте, куда следует прибежать без опоздания и лучше с букетиком, купленным за пару су у торговки возле Нового моста...
При всех честолюбивых мечтаниях относительно будущего дочери Варвара Александровна не спешила дать согласие Аренбергу на брак с ее дочерью.
Прошло больше двух лет со дня той знаменательной встречи в особняке Ламбаль. За это время Аренберг, терпеливо и неотступно ждавший материнского «да», внушил Шаховской полное доверие. Она не сомневалась в серьезности его чувства к дочери. Но сама Лиза? Принц оказался ее первой любовью. Княгиня, зная способность дочери увлекаться до самозабвения – музыка, театр служили тому доказательством, – беспокоилась: насколько сильна ее привязанность к Аренбергу? Не видит ли она в нем только романтического героя? Достаточно ли для счастливого замужества очарованности прекрасной внешностью, благородными манерами и таинственным шлейфом печального прошлого принца, что не может не волновать неискушенное сердце?
