Если бы в кухне находилась его супруга или кто-либо еще, он бы обязательно добавил: «Жаль, что в наше время кровосмешение запрещено, даже в своей семье!», однако в присутствии Иветты он воздержался от этого: он знал, что Иветту смутить невозможно, слишком много она повидала на своем веку.
— Совсем голову заморочили, — сказал он, — не помню, куда я девал лавровый лист. Вот чертовщина, куда же они могли его поставить? Бьешься с ними, бьешься, а порядку никакого, черт возьми!
— Синуль, — кротко сказала Иветта, — лавровый лист на столе перед тобой.
Так оно и было.
Вернувшись в гостиную, они снова уселись в кресла, оставив еду на кухне пропитываться соусом, настаиваться или томиться в духовке (в зависимости от рецепта). Вечер понемногу клонился к закату, косые солнечные лучи золотили макушки деревьев. Синуль, который не мог жить без звукового фона («музыка и радио, — говорил он, — это вроде майонеза, придает жизни вкус»), включил приемник. Послышался важный голос диктора:
«Сегодня утром в епископской резиденции монсиньор Фюстиже сообщил, что торжественное открытие улицы аббата Миня состоится в самом скором времени и что он лично примет участие в церемонии, равно как и польдевский посол. Польдевия, недавно подписавшая договор о нефтяном сотрудничестве с нашей страной, проявляет особый интерес к этому событию, поскольку оно произойдет по соседству с капеллой, прежде находившейся на авеню Шайо и воздвигнутой в память злосчастного князя Луиджи Вудзоя, погибшего вследствие падения с лошади. Как мы помним…»
— Представь, — сказал Синуль Иветте, — утром я видел этого старого поганца Фюстиже, и он попросил меня играть на церемонии!
Дочерям Синуля к тому времени сравнялось семнадцать лет (не в сумме, а каждой). Арманс была чуть постарше. У нее были рыжие волосы, и она начинала карьеру рыжей, то есть обретала способность смущать покой ближних. Она была болтунья, ворчунья и шалунья, по очереди или одновременно — в зависимости от погоды и влажности воздуха; она ворчала на отца, на мать, на брата, на сестру, на собаку, на своих и родительских знакомых, на друзей и подружек; она стала исчезать по ночам, почти до утра, к большому огорчению Синуля: с одной стороны, он страшно гордился, что произвел на свет рыжую девчонку, будущую пожирательницу мужских сердец (все мужчины — свиньи, говорила Иветта), но, с другой стороны, страшно ревновал. Будучи рыжеволосой и стремясь выполнить обязательства, какие сей факт налагает на молодую особу, помнящую о своем долге, Арманс открыла для себя Англию, английские оттенки листвы и цвета английской осени, которые она воспроизводила в своей одежде; открыла она и романы Джейн Остен. Скоро ей должно было исполниться восемнадцать, и по этому случаю Синуль обещал взять ее в морское путешествие до Портсмута, с заездом в Лайм Риджис — городок, где происходят наиболее важные сцены романа «Убеждение» (мы очень рекомендуем нашим читателям и то и другое — и путешествие, и роман). Синуль собирался расширить свой кругозор путем продолжительных посещений английских пабов, этих храмов пива и британского духа (впрочем, как нам кажется, не вполне совпадающего с тем британским духом, который пронизывает романы Остен). Арманс постоянно нуждалась в деньгах и в нежных чувствах и пополняла свой бюджет по этим двум статьям, нанимаясь временной няней к многодетным друзьям своих родителей, а также к самым симпатичным мамашам из числа пациенток Иветты. Это позволило ей получить довольно четкое представление о расположении многих квартир (часто тех же самых, где бывал Синуль по шумофонным делам), в том числе и в доме 53 по улице Вольных Граждан, что напрямую связано с развитием этой истории.
