Она была тогда совсем другая: мягкая, внимательная, любящая и страдающая. Он испытывал к ней не просто сексуальное влечение, а какой-то неопределенный восторженный интерес к ее рассуждениям, живому лицу, грациозности. Рашид попросил взять к Питу Виолетту. Кажется, она даже привезла что-то с собой – обычно ювелиры и те, что вокруг них, вечно таскают в своих карманах пару вещичек, минуя все границы вместе с их таможнями.
– Надо же, Мухаммед, вы с Рашидом – одно лицо! – улыбалась Саломея.
– Но мы же братья! – Потом добавил: – А у тебя нет сестры? – Этим он хотел сказать, что если она у нее есть, да еще и похожа на нее, то он отправится за ней в любую даль. Смысл был не в сестре, конечно, а в том, что Саломея являла собой то, что он долгие годы искал и придумывал в своих мечтах. Ему хотелось быть рядом с такой. Но сестры не было, был угасающий любимый ею Пит – для Мухаммеда не время. Как врач он понимал, что их ждет через три-четыре месяца. После похорон тоже было не время, он видел ее несколько раз, но не решился.
В марте он приезжал в Москву на международный конгресс акушеров-гинекологов. Его позвал Вася Сомов, однокурсник по Волгограду, когда-то аборт-мастер высшего разряда, сейчас главный врач крупного московского роддома, веселый и добрый, грубоватый и прямолинейный, хотя уже стал дипломатичнее и совсем не матерился.
Кесарево сечение, недоношенные младенцы, внематочные беременности, СПИД, наркомания, аборты при поздних сроках, послеродовая терапия, донорская беременность, новая медицинская техника – на конгрессе было несколько интересных докладов и фильмов. Мухаммед взял на стажировку к себе в клинику двух молодых врачей из Москвы по Васиной рекомендации. Занят был страшно. Совсем перед отъездом позвонила оказавшаяся в Москве Виолетта и сказала, что Саломея пригласила их в ресторан. Он бросил все и пришел. Недолюбливал почему-то ни в чем не виноватую Виолетту и весь вечер мечтал, чтобы она их оставила вдвоем. Когда та ушла наконец в туалет, выпалил:
– Я знаю, что значит терять – не объясняй. (Он всегда был с ней на ты сразу, и она чувствовала его не колеблясь – ни о какой фамильярности не было и речи. Время поможет. Я буду надеяться. Это так, милая. А сейчас живи еще сильней.
– Еще и Ира… – еле слышно произнесла Саломея, – я не успела с ней поговорить, объяснить, может быть… Шанс всегда есть. – Какая она была другая тогда, в этом итальянском ресторане! Растерянная, грустная, без тени кокетства, в серой одежде. Она не понимала даже, что такая она прекраснее для него, чем когда-либо, что ее мокрые глаза напоминают ему его собственную грусть, ненавистную и любимую одновременно.
