На пути | страница 31
Церковь еще ясней Шопенгауэра объявила, что на этом свете нечего желать, нечего ожидать, но там, где философ заканчивал свое следствие, она шла дальше, переходила чувственные границы, обнажала цель, указывала на средства.
Да ведь если подумать, размышлял Дюрталь, хваленый довод Шопенгауэра против существования Творца — ничтожество и несправедливость мира — не так уж, разобравшись хорошенько, неотразим: ведь мир не таков, каким его создал Бог, а таков, каким его сделал человек.
Прежде чем обвинять небеса в наших бедах, следовало, конечно, посмотреть, через какие добровольные падения, через какие свободно принятые состояния прошла тварь, пока не оказалась в том зловещем мороке, по котором плачет. Надо было проклясть пороки предков и собственные страсти, от которых происходит большая часть болезней; надо признать, что Бог вменил нам испражнение, но человек грехами своими к нему добавляет гной; надо изблевать цивилизацию, которая сделала жизнь невыносимой для чистых душ, а не Господа, который, быть может, не для того нас создал, чтобы нас разрывало пушками на войне, чтобы нас в мирное время эксплуатировали и грабили бандиты-купцы и банкиры-разбойники.
Что все-таки остается непонятным, так это изначальный, в каждом из нас заложенный ужас существования, но это уж такая тайна, которую ни одна философия не объяснит.
Так вот! — думал он дальше. — Если вообразить этот ужас, это омерзение от жизни, что год от году возрастало во мне, как же не понять, что меня принудительно направило к единственной гавани, где я мог укрыться, — к Церкви?
Раньше я презирал ее, потому что у меня был колышек, за который я хватался, когда налетали злые ветры тоски: я верил в свои романы, работал над историческими трудами, у меня было искусство. В итоге я осознал, что этого совершенно недостаточно, что это все никак не может принести счастья. И тогда же я понял, что пессимизм годится разве что подбодрить тех, кто не имеет настоящей нужды в утешении, — понял, что его теории соблазнительны, когда ты молод, богат и здоров, но становятся очень-очень хилыми, безнадежно фальшивыми, когда уходят годы, приходят болезни, когда все рушится…
И я пошел в лечебницу душ — в Церковь. Там вас хотя бы встретят, дадут приют, уход, а не так, как в клинике пессимизма: объявят диагноз да повернутся спиной!
Наконец, к вере Дюрталя привело искусство. Оно даже больше, чем отвращение от жизни, стало тем неудержимым магнитом, что привлек его к Богу.
