Кронштадт и Питер в 1917 году | страница 15
В морозной тишине февральской ночи все чаще и все слышнее раздавались ружейные выстрелы пачками и в одиночку. Борьба за свержение старого режима еще не закончилась. Вскоре к начальнику Отдельных гардемаринских классов позвонил по телефону командир 2-го Балтийского флотского полуэкипажа[16] Гирс и для его сведения сообщил: «Сергей Иванович, знаете, что случилось? К зданию нашего экипажа подъехали броневики, навели на окна пулеметы, — ну, что же делать, я и сдался». Это вызвало у всех веселое настроение. Гардемарины стали обмениваться между собой впечатлениями. Здесь мне впервые бросилась в глаза та легкость, с которой многие заядлые царисты отрешились и открестились от своих старых монархических воззрений тотчас после первой неудачи; здесь ход идей в одно мгновение ока определился ходом вещей. «Что же, если все пройдет безболезненно, бескровно, то это очень хорошо», — проговорил поляк К., в свободное время любивший читать сочинения Адама Мицкевича. Но все-таки среди гардемарин нашлось несколько ярых монархистов, не пожелавших сдать своих позиций.
На следующее утро к зданию гардемаринских классов подошла несметная, многотысячная толпа, среди которой больше всего пестрели солдатские шинели цвета хаки. Не было видно конца-краю этой толпе, уходившей в даль Гаваньской улицы. Навстречу явившимся на подъезд вышел начальник Отдельных гардемаринских классов — Фролов. Толпа заявила, что она требует немедленного роспуска всех гардемарин по домам и безоговорочной выдачи огнестрельного и холодного оружия.
«Господа, это невозможно, — попробовал возражать Фролов. — У нас сейчас экзамены, гардемарины экзамены держат». — «Какие тут экзамены? — громко воскликнул кто-то из толпы. — Сейчас вся Россия экзамен держит». Такие меткие, необыкновенно удачные выражения, вырывающиеся из самой гущи толпы и неизвестно кому принадлежащие, нередко свойственны историческим, революционным моментам.