Беседуя с прадедушкой в первый раз, я был настолько потрясен мыслью о разделявшей нас пропасти времени и пространства, что, пожалуй, в своих вопросах проявил излишнюю бестактность.
— Ну, как ты, прадедушка? — спросил я.
Его голос звучал так отчетливо, словно он находился в соседней комнате:
— Я счастлив, очень счастлив. Поведай всем, что я счастлив.
— Прадедушка, — пообещал я, — можешь на меня рассчитывать. Я всем расскажу. А где ты, прадедушка?
— Тут, — ответил он, — за пределами.
— За пределами чего?
— Здесь, на той стороне.
— Стороне чего? — не понял я.
— Великой безбрежности, — пояснил он. — На том конце безграничности.
— Ага, понятно, — сказал я. — Вон ты, значит, где.
Мы немного помолчали. Поразительно, как трудно найти тему для разговора с собственным прадедом. Я только и смог выдавить:
— А как у вас с погодой?
— Здесь нет погоды, — ответил прадедушка. — Здесь всегда ясно и прекрасно.
— Ясно — значит, солнечно? — уточнил я.
— Здесь нет солнца, — возразил прадедушка.
— А тогда как же ты говоришь… — начал я.
Тут директор агентства похлопал меня по плечу, напоминая, что две минуты разговора, за которые я заплатил — чисто символически — пять долларов, истекли. Впрочем, агентство любезно уведомило меня, что за дополнительные пять долларов прадедушка будет говорить еще две минуты.
Я подумал и решил, что на первый раз хватит.
Не хочу сказать дурного слова о прадедушке, но в разговорах, проходивших в последующие дни, он показался мне — как бы точнее выразиться — неудовлетворительным. Прежде — по эту сторону, если пользоваться принятым у нас, спиритов, термином, — он был на редкость одаренный человек, английский судья; так, по крайней мере, мне всегда рассказывали. Однако на той стороне мозги прадедушки, похоже, серьезно повредились. Я так полагаю: живя постоянно на ясном солнце, прадедушка заработал солнечный удар. Впрочем, я могу ошибаться. Возможно, у него обычная локомоторная атаксия. Одно несомненно: он очень, очень счастлив. Прадедушка упирал на это при каждом разговоре. Впрочем, известно, что слабоумные часто бывают счастливы. Еще он говорил, что рад находиться там, где он есть; и я рад за него. Пару раз мне пришло в голову, что прадедушка счастлив, потому что выпил: что-то в его голосе, несмотря на великую пропасть, навело меня на эту мысль. Однако прадедушка сообщил, что там у них нет ни выпивки, ни жажды, потому что все ясно и прекрасно. Я поинтересовался, полный ли там «сушняк», как в Канзасе, или за большие деньги можно достать. Ответа не последовало.
