Заметим, что и Декарт признавал внешнюю реальность физических явлений, но его методологическая позиция привела к некоторым нежелательным следствиям. Одно из таких следствий — проблематичность самой возможности познания физической реальности, что прямо вытекает из ранее выдвинутого критерия: если человек познает только то, что сам сделал, то, естественно, природа, существующая независимо от какой бы то ни было человеческой деятельности, познанию недоступна. Декарт ограничился здесь ссылкой на «правдивость бога», смехотворной для современного научного сознания, да и тогда не очень-то убедительной. Что же касается физики того времени, то в ней, по словам Вико, «одобряются те размышления, подражая которым мы что-либо можем сделать; и по этой причине те мысли считаются самыми блестящими и признаются всеми с величайшим согласием, к которым мы добавляем эксперименты, создавая в них нечто подобное природе» (там же, 285). Следовательно, эксперимент позволяет до определенной степени применить к физическому методу общий гносеологический критерий тождества истины и созданного человеком. Однако всего лишь до определенной степени, так как, экспериментируя, мы только подражаем природе, да и то фрагментарно, неуклюже и короткое время. Ввиду того что природу создал бог, подлинная наука о природе может быть доступна лишь ему одному.
В итоге (по Вико) создается интересная ситуация: математика способна получать истину, но относительно тех функций, которые ею же и созданы. В то же время, создавая свой собственный мир, математика приближается или уподобляется творческой мощи бога. С другой стороны, физика не в состоянии создавать свой собственный объект и в лучшем случае только подражает весьма несовершенным образом сверхъестественной творческой силе. Зато она ближе к реальной природе вещей и в этом отношении математику превосходит. Далее, есть еще метафизика, толкующая о «чистом бытии» и первооснове мира и заимствующая свои основания у теологии, которая в свою очередь опирается на иррациональную данность сверхъестественного откровения, запечатленного в Священном писании. Бескомпромиссное применение принципа «верум-фактум», как легко убедиться, делает истину прерогативой божественного сознания, ибо даже метафизика, трактующая о «вечных первопринципах» и по своему объекту наиболее почтенная среди всех остальных наук, стоит чего-нибудь только потому, что полагается на помощь божию, без которой слабый человеческий интеллект не в состоянии подняться над ограниченностью своего телесного бытия. Поэтому наука в полном смысле слова становится божественным достоянием, человеку же остаются жалкие крохи познания, достаточные, впрочем, для того, чтобы прокормиться и даже обзавестись некоторыми удобствами и приятностями жизни. Таким образом, из принятых Вико установок христианизированного неоплатонизма неизбежно следуют скептические выводы. Не стоит, однако, придавать им основополагающее значение в его конструкции, ибо по сравнению с узкой областью «чистой истины», «науки» в понимании неоплатоников, сфера «достоверного» гораздо обширнее, а она-то как раз и представляет для человека наибольший интерес. Разделение «истины» и «достоверности» разрежает атмосферу скептицизма и даже агностицизма, присущую в некоторой степени гносеологической доктрине Вико.
