– Смотрите, он пошел танцевать, он танцует как все, вполне прилично.
– Может ведь, в конце концов, не думать об этом.
– Не думать, верно, но это нелегко, а почему бы, собственно, ему не думать? О чем еще думать на его месте?
Анна-Мария Стреттер идет к буфету, где Чарльз Россетт теперь стоит один. Приветливо улыбается ему. Вот: он не может не пригласить ее на танец.
Это в первый раз. Вокруг шепчутся: это в первый раз, понравится ли он ей?
Чарльз Россетт и Анна-Мария Стреттер виделись всего однажды, две недели назад, в посольстве на приеме в узком кругу по случаю его приезда, в элегантном будуаре, где она принимает вновь прибывших. Вице-консул Франции тоже был, как и сегодня, приглашен. Ему помнится диван, обитый розовым кретоном, на котором сидит она. Ее взгляд удивителен. Застывшая поза на диване тоже.
Прием продлился час. Рядом с ней дочери. Она не встает с дивана, сидит прямо, в белом платье, бледная под калькуттским загаром, как все люди белой расы. Три пары глаз внимательно смотрят на двух вновь прибывших. Жан-Марк де Н. молчит. Вопросы задают ему, Чарльзу Россетту, а тому, другому, ни одного. Ни слова не сказано ни о Калькутте, ни о Лахоре. Вице-консула игнорируют, и он с этим мирится. Стоит и молчит. Да и вообще об Индии. Об Индии, как и о нем, не сказано ни слова. Тогда Чарльз Россетт еще не знал о случившемся в Лахоре.
Она говорит, что играет в теннис с дочерьми, потом еще какие-то пустяки в том же роде, что приятно поплавать в бассейне. Обоим думается, что они не увидят больше этот будуар, и ее тоже вряд ли, да, если бы не официальные приемы в Европейском клубе, где еще ее увидеть?
– Вы привыкаете к Калькутте?
– Пока не очень.
– Прошу прощения… Чарльз Россетт, так вас зовут?
– Да.
Он улыбается.
Она поднимает голову и улыбается в ответ. Один-единственный взгляд – и двери белой Калькутты тихонько приоткрылись.
Она не знает, думает Чарльз Россетт. Ему вспоминается: вице-консул молчит, смотрит на пальмы в парке, на олеандры, на далекую ограду, на часовых, а тем временем Стреттер беседует о Пекине с каким-то заезжим дипломатом. А он – догадывается ли? Вице-консул все молчит, и вдруг она произносит: я бы хотела быть на вашем месте, приехать в Индию впервые в жизни, особенно в эту пору, в летний муссон.
Они уходят раньше, чем следовало бы.
Она ничего не знает, никто не знает в Калькутте. Разве только садовники из парка при посольстве что-то заметили, но и всё. А они никогда ничего не скажут. Она, верно, забыла свой велосипед, она не пользуется им в пору летнего муссона.
