Вокруг спрашивают:
– Что он кричал?
– Бессвязные слова или вовсе без слов.
– А нет ли в Лахоре женщины, которая бы его знала и могла хоть что-нибудь рассказать?
– Ни одной, никогда.
– В его резиденции… вы слышали? Никто никогда не был в его резиденции в Лахоре.
– Было ли что-нибудь в его глазах до Лахора? Хоть какой-то признак? Цветовой нюанс? О ком я думаю, так это о матери вице-консула из Лахора. Так и вижу ее играющей на рояле классические серенады, как в романах, что-то из юности, а он слушает, слушает, слишком, видно, наслушался.
– Она могла бы все-таки избавить нас от его присутствия, неловко получается.
Гостям полагается приглашать Анну-Марию Стреттер танцевать, когда их принимают в посольстве, – даже если им этого не хочется.
Проходя, она что-то сказала мужу, что-то о ком-то – Чарльз Россетт опустил глаза. Все ясно. Вице-консул тоже видел. Он смотрит на кружевной папоротник, щупает его черный стебель. Он заметил в зале посла, от благорасположения которого зависит его назначение, – так думают все. Уже которую неделю он ждет, а вызова все нет, вспоминает Чарльз Россетт.
Вокруг шепчутся: месье Стреттер, стало быть, либерал, если позволил такое, позволил ей пригласить его сегодня. Он добрый человек. Это конец его карьеры, и нам жаль. Он много старше ее, да. Вы не знали, что он увел ее у некоего наместника колоний где-то на границе Лаоса, в маленьком отдаленном поселении французского Индокитая? Да, семнадцать лет назад. Она была там всего несколько недель, когда приехал по делам месье Стреттер. И через неделю уехала с ним, вы не знали?
Вокруг шепчутся: какой он худой, вице-консул, был худым и теперь такой же, смотрится юношей, но лицо… Однажды его мать уехала, и он остался один, вся Калькутта знает. Он рассказывал директору Европейского клуба о своей детской, где пахло промокательной бумагой и клеем, из окна он видел бродяг в Булонском лесу, это люди, в большинстве своем тихие и робкие, еще он рассказывал о своем отце, как тот возвращался каждый вечер домой и молчал подле матери. Вздор, какой вздор он мелет.
Вокруг спрашивают: а о Лахоре он что-нибудь рассказывает?
– Нет.
– Никогда.
– А о том, что было до Лахора?
– Да. О детстве в Аррасе. Но это, не иначе, для отвода глаз?
Вокруг шепчутся: так, значит, это в Лаосе, во французском Индокитае он ее откопал?
Шепчутся и видят: бульвар вдоль берега Меконга, сразу за бульваром лес, это где-то в Саваннакхете, в Лаосе. Видят часовых с оружием «к ноге», охраняющих ее для него до его приезда. Был, кажется, разговор о том, чтобы отправить ее обратно во Францию, она никак не могла привыкнуть. Вокруг шепчутся: в Калькутте до сих пор не знают, тонула она в пучине стыда или боли там, в Саваннакхете, когда он нашел ее. Нет, никто этого так и не узнал.
