Еще несколько часов – иногда неизвестно почему дорога шла под уклон, затем, и тоже по непонятной причине, вновь поднималась, – и они снова выбираются на пустынное плато. Вдали расплываются контуры горного гребня.
И только вблизи становится ясно, что такое этот хребет: желтая скала, прямым продолжением которой высятся рукотворные стены – как будто человек задумал дополнить природу. А разве он когда-либо делал что-то другое? – мелькнуло у Уго, прежде чем он возвратился к первой, главной мысли: к монастырю Гампогар Дзонг. Вернее, к его руинам.
Было уже темно, почти наступила ночь: казалось, она внезапно пала на землю, как только Дю включил свои фары, стараясь получше разглядеть дорогу и не угодить в какую-нибудь колдобину. Свет фар еще шарил по дороге, выхватывая впереди крутой откос, когда Дю заглушил мотор.
Полуразрушенная, мощенная камнями тропинка ведет наверх. Прислонившийся к скале монастырь снизу незаметен. Наскоро подкрепившись, Уго с Каримом начали подниматься по каменным ступеням, намереваясь устроиться на ночлег в одной из его келий; оба китайца предпочли кузов грузовика.
Вряд ли им стало стыдно, нет, конечно; к тому же с чего бы они устыдились событий, участия в которых не принимали? И все же, все же они в этом участвовали: своим невниманием, своим равнодушием к тем, кто здесь обитает; будь то ее реальные, видимые жители – тибетцы, или невидимые и подвергаемые сомнению – боги, которые, если верить тибетцам, населяют каждый уголок этой удивительной страны. Вот поэтому они и не поднимаются: тибетские монастыри, разрушенные или нетронутые, им не интересны. Им не интересно то, что они разрушены, их не касается то, что разрушали их родители. Как тысячи других, как все прочие, позже они смогут сказать: «Я ничего не знал».
Они уже будут сладко спать под брезентом, приткнувшись среди экспедиционных ящиков, а Уго с Каримом предстоит еще долго блуждать по обломкам, пока наконец они не найдут не слишком замусоренное, защищенное от ветра местечко: несколько квадратных метров. Они расстилают здесь надувные матрасы и спальники.
Но тяжесть свершившегося тут разорения гнетет душу. На этих стенах начертаны следы упадка и гибели веры, они мерцают в неверном свете фонарика, укрепленного на лбу Уго. Желтые шапочки против красной книги.[58] Уго не удается заснуть. Карим тихонько похрапывает: похоже, вера хранит его от неудобных, коварных вопросов – в этом и есть назначение любой веры. Уго встает и, прихватив с собой фонарик, принимается бродить по монастырю. Разбитые стены, изувеченные фрески, разграбленные алтари. Черная Тара, Желтая Тара.
