Центральный пост был метрах в двухстах, но другого выхода не было.
На этот раз работали все — хотелось спать под крышей, — старики выкладывали стены, а черпаки и молодые таскали и перекатывали булыжники. К темноте они выложили большое укрепление, но только на шестерых, с условием, что двое всегда будут стоять на посту. Джахис с Горовым решили, что черпаки тоже будут стоять, чтобы «служба медом не казалась», но не каждую ночь, как молодые, а через сутки: двое в одну ночь, двое — в другую. Черпаки начали было возмущаться, но Горов сказал, что если они уверены в молодых сержантах, как в самих себе, и не боятся быть прирезанными ночью, то могут спать хоть целыми сутками.
Мите выпало стоять с Рожиным — приземистым мрачным парнем с крепкими кулаками, разговаривавшим с молодыми всегда сквозь зубы, будто сейчас даст в морду, — и Кабаловым. С одной стороны он был рад, что в пекло их не суют и оставили на горе, напичканной минами, в относительной безопасности, но с другой — предстоящее выматывающее безделье до окончания рейда было невыносимо.
В их каменном домике даже вшестером было довольно тесно. Острый камень уперся Мите в спину, и пришлось продвинуться ближе к выходу. «Надо будет перебрать стенку», — подумал Митя, засыпая.
Он проснулся от ощущения, что кто-то тащит его за ноги, и брыкнулся.
— А, гад! — послышался голос Маляева. — Мало того, что спит как сурок, так еще и лягается.
Митя получил сильный пинок по ноге.
— Вставай, сержант, живо!
«Гулыга, сволочь черпачная!» — Митя вылез из укрепления.
— Кабалова сам буди, — Гулыга влез внутрь, на нагретое Митей место.
Спросонья била дрожь.
— Москвич, ты спать хочешь?
Гера кивнул.
— Тогда сам буди Кабалова.
Маляев вздохнул и полез внутрь. Он перебудил всех, пока искал Кабалова, и получил за это немало пинков и подзатыльников.
Наконец все стихло, и из укрепления выполз заспанный Кабалов. Он потянулся и сел, упершись спиной в стенку.
— Ты, Шлем, не маячь перед глазами — сядь с другой стороны, как я, и сторожи.
Митя послушно отошел за укрепление и уселся, вытянув ноги.
Была полная луна. Внизу, в кишлаке, темнели большие пятна деревьев, матово светились пологие крыши домов. Чтобы не уснуть, Митя стал разговаривать сам с собой.
Стоя в учебке у какого-нибудь склада, он частенько болтал за жизнь, как говорил сосед Сергей Палыч. Это он научил его «философствовать». Несчастный одинокий мужик — жена ушла от него, потому что пил, — он помогал матери деньгами, хотя у самого было не лишку, чинил разваливающуюся мебель, отремонтировал старенький телевизор, который отказывались чинить мастера; собираясь в магазин, всегда спрашивал, что купить. Митя привык к его бескорыстной помощи и воспринимал ее как должное. Его друзья как-то сказали ему, что сейчас «за просто так» ничего не делается, он тогда смертельно обиделся на всех.
