— Это, папа, его лошади...— ответил я на второй вопрос.
— Кого это его? — рявкнул отец.
— Ну, того человека, которого я видел.
Отцу показалась в моем тоне торжествующая нотка, и это его окончательно взбесило.
— Дурак! — заорал он и даже выдвинул вперед нижнюю челюсть, что он делал в крайнем раздражении.
Дурак так дурак. Я скромно промолчал. Пусть как хочет объясняет появление лошадей. Мне-то что!
Молча мы смотрели на лошадей, с удовольствием поедающих лепешки из Валиных рук. Это были крепкие, коренастые мохнатые лошаденки. Мать — серая, в яблоках, спокойная и добродушная, жеребенок — ярко-рыжий, озорной и веселый.
— Ой, какой хорошенький! — причитала Валя, обнимая жеребенка.— Какой ему чубчик подрезали, как мальчику. Посмотрите, какая у него модная челка!
Вот именно: у обеих лошадей были подрезаны гривы.
— Может, тут поблизости чукчи кочуют? — предположил Селиверстов.
— Если чукчи, они скоро найдут нас... — сказал отец. Он был явно не в духе.— Лошадей надо стреножить,— сказал он Селиверстову.
Я помог связать лошадям ноги. Они не брыкались.
— Дмитрий Николаевич застрелил мускусного быка! — сообщила нам Валя.— Надо его освежевать. Он говорит, что очень вкусное мясо. Я сама буду жарить, только шкуру мне сдерите.
Валя тараторила все время, пока мы разделывали быка. Это был совсем молодой бык — еще подросток. Все-таки люди жестоки!.. Я старался не смотреть на скорбные, затянутые пленкой смерти глаза.
Эти сочувственные мысли не помешали мне потом с аппетитом уплетать жаркое. Мясо действительно оказалось весьма вкусным.
Над приятно потрескивавшим костром кипел в котелке чай. Отец сам заварил его; он признавал только краснодарский чай и пил крепкий, коричневый, как компот. Отец снова пришел в хорошее настроение. Он ел, пил, радостно, как мальчишка, смотрел на Валю и говорил без умолку.
— Итак, истоки Ыйдыги открыты. Есть съемки, высота, фотографии. Завтра вместе с вами займемся кое-какими уточнениями. А сегодня будем пировать!
— Обжираться,— уточнил я, обгладывая вкуснейшую кость.
Впервые в жизни я ел мясо, жаренное на вертеле. Почему дома никогда так не делают? Ведь гораздо вкуснее, чем со сковородки. И пламя костра, право, лучше, чем газ.
Несмотря на крайнюю усталость, никому не хочется спать. Слишком велико пережитое возбуждение. Настроение приподнятое, радостное. Когда отец закурил, и Валя и Селиверстов попросили у него по папироске. Все трое задымили, как индейцы,— «трубка мира»! Наступает время задушевных бесед у костра. Папа совсем расчувствовался.
