Мама протянула мне аэрон, а отец выхватил у нее таблетку и выбросил. Он посадил меня рядом с собой и, не успели мы подняться, стал занимать разговором. Потихоньку от всех он посоветовал мне не смотреть вниз, в окно, и я вдруг понял, что папе будет неловко перед товарищами, особенно перед профессором Кучеринер, если меня укачает.
С этого момента я решил ни в коем случае не допускать такого сраму — держать себя в руках.
Ермак сначала покружил над морем, наверное, чтобы дать всем полюбоваться последний раз панорамой Магадана и бухты Нагаево.
Все восторженно заахали, и я бросил взгляд вскользь — не вниз, а вдаль. На горизонте сверкало в лучах солнца пустынное море стального цвета. В бухте стояло на рейде несколько судов. Пронеслась каменистая гряда с редкими низкорослыми лиственницами; мелькнула трасса, по которой катились игрушечные машины. Магадан превратился в подобие плана, начертанного тушью на кальке, а потом и совсем исчез.
Вертолет шел на довольно большой высоте. Что-то в нем стучало, жужжало, поскрипывало. Вначале все оживленно переговаривались, потом постепенно замолчали: кто читал, кто смотрел в иллюминатор. Я старался не смотреть: плывущее облако вызвало у меня замирание под ложечкой и тошноту.
— Ольское базальтовое плато,— пояснил отец, взглянув на землю.— Пятьдесят миллионов лет тому назад здесь были одни вулканические горы. Сокращения земной коры разорвали эти горы. Представь себе страшную трещину, километров на триста протяжением и километров на сто в глубину... Из трещины излились огненно-жидкие базальтовые расплавы, сровнявшие древний гористый рельеф. Представляешь, что здесь творилось?
Так мы летели — то над горными хребтами, то над темно-зеленой тайгой. Мелькали реки, озера, редкие селения.
Я думал, что мы в этот день прибудем на плато, которого я почему-то боялся, но, к моему облегчению, папа сказал, что мы будем ночевать в Нижних Крестах — рыбачьем поселке в устье реки Колымы.
Мы летели несколько часов, и меня все же укачало, но, по счастью, не рвало. Я сделал вид, что задремал. Ничего особенного, Бехлер тоже спал почти всю дорогу.
К вечеру мы приземлились на настоящем аэродроме, хотя вертолет может опуститься где угодно, хоть на крыше.
Я вздохнул с облегчением.
Мы устроились на ночлег в длинной избе, которая называлась «Гостиница», и сразу пошли обедать в столовую. На обед была такая вкусная уха, какой я отродясь не ел: густая, жирная, с большими кусками сочной рыбы. Папа пришел в такой восторг, что польщенная официантка вызвала повара. Улыбающийся повар в белоснежном колпаке и халате сказал, что они сами редко едят такую уху.
